Леа Рэд - Цветы в Пустоте. Книга 1

Полуразвалившуюся хижину он нашел в указанном направлении сразу же: вокруг и правда не видно было никаких других строений. Крига – низкая, скрюченная, одетая в какие-то драные неопределенного цвета лохмотья – встретила его у порога с явным неудовольствием, будто действительно давно его ждала, и без всяких слов затащила внутрь. Никак не отреагировав на его церемонные приветствия, принялась что-то готовить, отвернувшись спиной и не особенно любезно указав ему на лавочку за покосившимся столом. Ему ничего не оставалось, кроме как сесть туда и молча ждать своей участи.

В прочитанных им сказках у таких злобных ведьм в доме обязательно хранились всякие жуткие вещи: засушенные головы, человеческие глаза в банках, отрубленные конечности животных и прочее. Однако, оглядевшись, здесь Сильвенио видел только связки каких-то ароматных трав и несколько рваных тряпиц, и оттого ему становилось даже более дискомфортно: уютный домишко в деревенском стиле никак не желал увязываться в его голове с образом страшной колдуньи, которая куда-то девала сорок восемь молодых рабочих и угрожала Пауку уничтожить его корабль. Неизвестность томила, он был готов уже практически к чему угодно, когда шел сюда, – но явно не к тому, что его посадят и будут игнорировать. Ведьма же, очевидно, догадывалась о том, что неизвестность всегда разъедала гораздо хуже самых неутешительных результатов, потому обращать свое внимание на гостя она явно не спешила.

– Пожалуйста, не убивайте меня, – сказал он вдруг, не выдержав. – Я не хочу умирать.

Старуха вдруг неожиданно развернулась к нему, проницательно прищурившись:

– Значит, твоя жизнь тебя вполне устраивает, маленький слуга большого Паучка?

Сильвенио задумался. Разумеется, его не устраивало существующее положение вещей, его не устраивало абсолютно ничего из того, что с ним произошло за последние шесть лет, включая сам момент похищения. Его не устраивало и то, что с каждым днем он становился все больше равнодушен к собственной жизни, научившись смиряться с любыми ее поворотами.

– Нет, – ответил он тихо. – Мне совсем не нравится быть слугой. Но умирать я все равно не хочу.

– А чего тогда хочешь?

Он моргнул:

– Пожалуйста, уточните свой вопрос.

Старуха глядела на него неотрывно, по-прежнему щурясь, будто бы пробегая взглядом по самой его душе и вызнавая все его тайны. Но у него не было никаких тайн, и в этом она здорово просчиталась.

– Представь, что я могу исполнить любое твое желание. Чего бы ты пожелал, мальчик? Может быть, денег столько, чтобы купить весь мир и никогда больше не знать той беды, в которую ты попал?

– Нет.

– Может быть, ты пожелал бы такого зелья, которое мигом бы убрало из памяти все плохие воспоминания и ощущения?

Он на мгновение задумался, а потом так же решительно замотал головой:

– Нет.

– Тогда, может быть, ты пожелал бы мести? Мести тому, кто сделал тебя своим рабом? Власти над ним?

– Нет. Я не хочу этого. Месть – слово не из моего языка. Мой народ… не мстит. И не добивается власти.

Старуха усмехнулась, и, кажется, взгляд ее стал несколько озадаченным.

– Удивительно, что ты все еще помнишь заветы своего народа после всей той грязи, в которую наш Паучок тебя окунул, мальчик… Но чего же ты тогда хочешь?

Он посмотрел на нее – замученно и устало. Все мышцы в теле болели после сегодняшней ночи, которую Аргза опять заставил провести в его постели. Болела и душа. Сильвенио сделал глубокий вдох и на медленном выдохе отчаянно закрыл лицо руками.

– Покоя, – проговорил он с безысходностью. – Я пожелал бы покоя. И вернуться домой… да, домой… Мне больше ничего не нужно…

И тогда Крига поставила перед ним на стол… стакан молока. Свежего, судя по запаху и виду, притом что в округе не водилось ни одного млекопитающего. На удивленно-вопросительный взгляд Сильвенио она только усмехнулась и кивнула на молоко:

– Выпей это, мальчик. Ты терзался тайной, куда подевались предыдущие посланники Паука, и вот решение этой тайны: это молоко я давала всем его курьерам, а потом они засыпали и видели во сне то, чего больше всего в жизни желали – с той оговоркой, что потом получали во сне все, что честно заслужили. Сорок восемь твоих предшественников умерли, не просыпаясь, и смерть тридцати из них была довольно мучительной. Пей, и ты тоже получишь, что заслужил. Не бойся старой ворчливой Криги.

Сильвенио выпил, и его мгновенно потянуло в сон. Последняя его мысль была о том, что Вселенная, похоже, до сих пор полна поистине изумительных неизведанных уголков…

…Аргза собирался уже пойти к ведьме лично, наплевав на всевозможные последствия. Лиама не было слишком, слишком долго, и неясная тревога уже ощутимо царапала где-то под ребрами. Мальчишку терять сейчас совершенно не хотелось. Аргза даже позволил себе признаться, что причина этого крылась не только в несомненной выгоде, которую он приносил. В чем еще, Аргза не знал и словами сформулировать для себя даже не пытался: это все равно бесполезное занятие. Но желание сохранить при себе мальчишку любой ценой от этого нисколько не уменьшалось.

И вот тогда, когда он уже опасно близок был к тому, чтобы идти на посадку, Сильвенио возник прямо на полу кабины, укрытый какой-то ободранной шалью и в обнимку с двумя мешками нужного для топлива химического порошка. Он спал, свернувшись клубком вокруг мешков, и улыбался сквозь сон до того безмятежно и счастливо, что Аргза почему-то не решился его будить. Никогда в жизни он не страдал ничем, даже отдаленно напоминающим нерешительность, но теперь, когда хрупкий синеволосый подросток лежал перед ним и улыбался сквозь сон, он определенно познал это явление на себе. Черт его знает, почему улыбка Сильвенио так ему понравилась, почему ему вообще было хоть какое-то дело до этого малолетнего слабака с планеты надменных и заносчивых чудаков, считающих себя умнее всех на свете, – однако он не только не разбудил его, но и аккуратно перенес на кровать. На свою – чтобы не искать к ночи.

Самому Аргзе Грэну, грозному варвару, лидеру Альянса Пиратов, главнокомандующему огромным флотом Паука, сны не снились никогда.

[Запись в бортовом журнале номер МК0JU1276 _34:]

«Мама, папа… Не волнуйтесь там за меня, ладно? Я не скажу, что у меня все хорошо, – у меня все плохо. Но я жив, жив и все еще могу надеяться на лучшее. А это главное».

[Запись удалена.]

Эрлана, святая мать Эрлана, горела. Апельсиново-оранжевое небо сделалось совершенно черным от закрывшего его дыма, нежные переливы изумрудной травы превратились в море безжалостного пламени, пожирающего плодородную землю. Леса, чудесные девственные леса кричали от боли, корчилось в агонии каждое дерево, и жители Эрланы (Эрландераны, как называли ее невежественные пришельцы) всем сердцем ощущали боль своей планеты.