Ео Рэеллин - Миссия «Ганимед»

Запустение касалось всего на Титане, но море Кракена ещё не исчерпало свои ресурсы, и поэтому местные комбинаты подвергли модернизации, максимально исключив из технологического процесса участие людей: работу сохранили далеко не все. А больше, по сути, на Титане заняться было нечем, каждый держался за место, опасаясь оказаться за гранью выживания.

Для Гейба эта самая грань обнаружилась на Онтарио: привыкнув к постоянной вони, он каждый стандартный день – в оранжевой мгле Титана длинные сутки не различить – балансировал на ней в тяжёлых магнитных ботинках, одевался в костюм с теплоизоляцией и выходил на поверхность, чтобы контролировать работу подчинённых, задыхающихся от изношенных кислородных фильтров в шлемах.

– Думаю, послезавтра… – почти шёпотом произнёс Адам, а Фил резко накрыл колпачки ладонью.

– Что «послезавтра»? – переспросил Гейб, не понижая голоса; с ним тайнами обычно не делились, но сегодня терпения наблюдать, как в его присутствии секретничают другие, не нашлось.

– Забастовка, Дэвис, – с раздражённым шипением сказал Джон. – Ты блаженный, что ли? Не видишь?

– Всё я вижу, – огрызнулся Гейб. – А смысл?

Никто ему не ответил – бригадиры тоже не знали, зачем устраивать акцию протеста: фактически абсолютно все работники комбината Онтарио находились в равных условиях. И одинаково терпели чудовищную рабочую обстановку, не имея других вариантов. Гейб был самым молодым – редко кто без полноценной компенсации недостаточной гравитации и при нелёгком труде доживал до шестидесяти лет. Два года на Титане.

– Ничего не будет! – в комнату как нельзя кстати заглянул Мортимер. – Дэвис, табель готов?

– Нет, ещё не отправил, – Гейб вернулся к экрану, чтобы проверить последние столбцы.

– Чего сопли жуёшь?

Гейб и не думал оскорбляться, вместо этого сохранил документ и наконец пошёл в раздевалку: организм требовал новой порции таблеток, которые выдавались еженедельно и хранились в шкафчике. За пару месяцев Гейб научился глотать целую горсть почти без воды – особого дефицита этого ресурса на Онтарио не было, но специфичный привкус провоцировал рвотный рефлекс. Впрочем, еда по качеству не превосходила воду – Гейб предпочитал таблетки всему. И чувствовал себя относительно неплохо.

К тонким скафандрам, состоящим по большому счёту из слоя термоизоляции, привыкли все жители Титана, только на Онтарио они сковывали движения из-за дубеющего от старости материала. Гейба не зря взяли в училище жандармерии – отличался физическими данными, поэтому мог не обращать внимания на подобные неудобства. Хрупкая женщина на его месте не справилась бы, но на Онтарио женщин не было. Вообще. Бригадиры и рабочие поголовно выглядели болезненно худыми, и на их фоне Гейб всё ещё выделялся. Не успел потерять мышцы и сгорбиться от остеопатии.

Гейб вышел на поверхность последним из бригады: потрескался материал костюма на локтевом сгибе, внепланово клеил заплатку. Так что вся бригада ждала его на открытой платформе грузовой вертушки – полигон находился южнее, в пойме впадающей в озеро реки. Путь туда стал привычной рутиной, и Гейб провёл его на полу платформы, прикрыв глаза; вокруг только оранжевый туман.

Сразу после прибытия рабочие разбрелись по своим местам, для перемещения в условиях ограниченной видимости от комбайна к комбайну использовали натянутые между столбами тросы: равнинный ландшафт благоприятствовал продуктивности – его бригада всегда выполняла план и имела меньше претензий к условиям труда. А может, не возникало желания конфликтовать с ответственным и миролюбивым Гейбом.

Из-за изношенности систем насосы комбайнов регулярно забивались фракциями грунта, операторам приходилось разбираться с засорами. Огромные механические лапы рыли канавы для упрощения работы насосов: вгрызались в мёрзлую твердь, но в итоге выворачивали камни различных калибров, появлялись рытвины. Алгоритм функционирования машин был далёк от совершенства, но его не меняли годами.

Трубопроводы вели к распределительному центру полигона, где производилась первая степень очистки. Уже на самом комбинате газом заполняли ёмкости для дальнейшей транспортировки: суперлёгкая тара, не становящаяся хрупкой при минусовых температурах, – единственное, на что были готовы тратиться владельцы.

Цепкие подошвы ботинок помогали относительно безопасно передвигаться по скользкой почве. Ходить нужно было много, задачи решались тривиальные, но Гейб не мог отключить голову: что он делает и зачем, не разобрать.

Мелкая морось покрывала мутный визор шлема, но Гейб, как и остальные, её игнорировал – всё равно ни черта не видно. На Титане властвовала мгла, Гейб лишь по примеру неосвещённых углов помещений знал, как она выглядит в классическом – градации серого – варианте, но в рыжем цвете она казалась ещё более гнетущей.

Первым призрачные огни прожекторов заметил Уитни: Гейб услышал его короткий возглас – на небольших расстояниях рация худо-бедно работала, но прочим средствам связи и радарам в условиях Титана приходилось несладко.

– А вот и Кракен, – невесело ухмыльнулся оператор, остановившись, чтобы рассмотреть холёное тело дирижабля, поблёскивающее в сумраке серебристыми боками.

– Работай лучше, – строго сказал Гейб, провожая взглядом транспорт жандармов.

Их прибытие заставило внутренне содрогнуться – методы Гейб усвоил из собственного опыта, и никаких оптимистичных прогнозов дать не получалось, потому решил после смены поговорить со вздумавшими бунтовать рабочими.

Гейб руководствовался лучшими побуждениями: Онтарио считалось конечной точкой жизненного цикла, и за людей здесь не держались. Будь Гейбу пятьдесят пять, возможно, и ему бы терять было нечего, но надежда после радикальной резекции оставила фантомные боли. Да, Гейб хотел жить. Дожить.

Рассмотреть жандармов и их скафандры последней модели, идеально подогнанные под фигуры, даже при большом желании не удалось бы – Гейб просто знал, что всё именно так, но встретился с одним из слуг правопорядка только после окончания смены: горделивый разворот плеч и надменное выражение лица являлись стандартом. В нормальных условиях жандармы тоже возвышались над простыми смертными, но здесь, на Онтарио, презрение было возведено в абсолют.

Лишь из-за этого Гейб, несмотря на усталость и навязчивый тупой гул в ушах, распрямился и прошёл так, словно считал себя равным. Словно носил не засаленную и прохудившуюся спецовку, а безупречный мундир, и не был побрит налысо наравне с почти всеми, кто работал на Онтарио. Весь протест, на который его хватило.

Раздевалка рабочих вообще напоминала склад – личные вещи хранились без запираемых шкафчиков, потому нередко возникали конфликты. В основном из-за болеутоляющих таблеток, при злоупотреблении вызывающих, по подозрениям Гейба, довольно сильное привыкание.