Джеймс Кори - Грехи отцов наших и другие рассказы

– Джентльмены, – властно, хотя и с усмешкой в голосе, остановила их доктор Фучек, – вы это обсуждали семь месяцев по пятьдесят часов в неделю. Какой смысл начинать заново? Скоро у нас будет материальная модель.

Джереми начал отвечать, замялся, снова начал и замолчал. Сидевший рядом с ним спец по гидросистемам Кассио Эстинар ухмыльнулся.

– Если сработает в реале, вы, ребята, продвинете терраформирование с опережением на пару декад от графика. Сами знаете.

Доктор Фучек подняла руку, призывая к молчанию. Симуляция подходила к концу. Все затаили дыхание.

Дэвид не знал, что заставило его поднять взгляд. Может, почувствовал, что за ним наблюдают. Беспокойное чувство расползалось от спины к затылку. Лили стояла в глубине зала, у стойки, смотрела на него и не видела. Кожа у нее была в два раза старше ее возраста, прежний эльфийский подбородок выглядел просто маленьким. Она держала на руках ребенка месяцев шести на вид, еще не оформившегося настолько, чтобы определить пол. Просто какая-то женщина – однако он не сомневался. Его прошил колючий электрический разряд. На долю секунды он снова стал пятнадцатилетним – вот-вот исполнится шестнадцать – и пламенно-безрассудным. Он вспомнил ее поцелуй и, ничего не имея в виду, поднял руку помахать.

Она его узнала – округлились глаза, изменился наклон плеч. Лицо застыло в чем-то похожем на гнев. Страх, ищущий себе выхода. Сидевший рядом с ней мужчина тронул ее за плечо и что-то сказал. Она качнула головой, отвернулась. Мужчина хмуро обвел взглядом толпу. На миг встретился глазами с Дэвидом, но в его взгляде не было ничего похожего на понимание. Дэвид отвернулся от нее в последний раз.

– Ну, вот, – сказал Кассио, когда стали поступать первые результаты.

Дэвид поставил локти на стол, словно обозначил ими промежуток допустимой ошибки. Он видел, как поднимаются брови доктора Фучек, как расплывается улыбка по лицу Джереми.

Наступило блаженство.

Бартон был маленький, тощий и смуглый. Носил безупречные костюмы, черные кудри и бородку тщательно расчесывал. В том, что он работал на криминал, виноват был не его характер, а мир. Будь у него другие возможности, более престижное образование, попадись ему пара влиятельных соседей по комнате в общежитии, выбился бы в первые ряды транспланетных корпораций с офисами на Луне и Марсе, на станции Церера или на Ганимеде. А так в его подчинении оказались несколько кварталов на затопленных окраинах Балтимора. Дюжина лейтенантов, пара сотен уличных громил, навострившихся ломать чужие ноги, кучка варщиков наркоты, хакеры по части подделки личности, грязные копы и торговцы оружием. И с тысячу профессиональных жертв: нарики, шлюхи, вандалы, бездомные дети и прочие обездоленные взирали на него как на Луну – образ власти и богатства в недостижимых высотах. Явление природы.

Беда Бартона была в том, что он родился там, где родился, и тогда, когда родился: в городе шрамов и порока, в век, когда пограничная линия в сознании населения пролегала между государственным базовым пособием и профессией, дававшей собственные деньги. Для него путь от незарегистрированных родов до какой ни на есть власти и положения был победой – большой и невидимой. Для принадлежавших ему мужчин и женщин его возвышение от самого дна было не обещанием, а доказательством небывалой силы, мифической, как полет чайки к луне. Сам Бартон никогда об этом не думал, но раз добился, чего добился, значит, мог. Кому не досталось его твердости, беспощадности и удачи, те заслужили все дерьмо, какое он им скармливал. И он не жалел выбившихся из ряда.

– М-м? И что? – спросил Бартон.

– Получил пулю, – ответил, глядя в стол, Оэстра. Обедавшие соседи по залу создавали белый шум, обеспечивая им подобие приватности.

– Получил. Пулю.

– Ага. Остин толковал, что деньги у него будут, дайте, мол, еще несколько дней. Тимми ему договорить не дал. Достал свой хренов обрез и… – Оэстра пальцами изобразил выстрел и без перехода пожал плечами – движение вышло сразу грозным и виноватым. Бартон, откинувшись назад, глянул на Эрика, словно спрашивая: «Не ты ли, песик, напрудил мне на ковер?»

Эрик привел Тимми, Эрик за него поручился, значит, он и в ответе, если что не так. А не так было очень многое. Эрик подался вперед, оперся на здоровый локоть, прикрывая страх натужной беззаботностью. Больная, левая рука у него была как у шестилетки, да еще с жуткими шрамами по суставам. Остались от полученных в детстве побоев. О них он Бартону не рассказывал и сейчас не стал вспоминать, хотя, когда речь шла о его жизни, этот факт приходилось принимать в расчет. Как и Тимми.

– Причина у него была, – сказал Эрик.

– Вот как? – Бартон с напускным долготерпением поднял бровь. – Это какая же?

У Эрика свело живот. Больная рука сжалась в крошечный кулачок. Жесткий взгляд Бартона напомнил, что при всех его познаниях и искусстве не он один умеет подделывать личные досье. И файлы с ДНК тоже. Бартон найдет на его место других. Эрик заменим. Бартон это и хотел ему внушить.

– Не знаю, – заговорил он. – Но я с Тимми знаком целую вечность, вот. Он без причин ничего не делает.

– Ну-у, – растянув это слово на два слога, отозвался Бартон, – если целую вечность, тогда, конечно, все в порядке.

– Ну, понимаешь, если он что сделал, значит, знал зачем.

Оэстра принялся почесывать плечо, скрывая под хмурой миной облегчение, что Бартон переключился на Эрика.

– Я его в кладовой оставил.

Бартон встал, отодвинув стул сгибом коленей. Официантка старалась не смотреть в сторону троих мужчин, которые направились через зал к двери, помеченной табличкой «Служебная». Бартон вышел первым, за ним Оэстра, последним прохромал Эрик. Официантка стала прибирать стол, только когда они скрылись.

Склад даже пустой вызывал бы клаустрофобию, а уставленный коробками делался еще теснее. Зеленые наклейки на бежевой биоразлагаемой упаковке сообщали о содержимом и предупреждали, если дешевые одноразовые датчики в пенопрокладках вынюхивали гниль или еще какую порчу. Стол на пятачке посередине был из прессованных опилок – клея больше, чем дерева. Тимми сидел за столом, так что светодиодка прямо над головой отбрасывала ему на глаза тень бровей. Парень едва прожил полтора десятка лет, но каштановые с рыжиной волосы уже отступали ото лба. Он был силен, высок ростом и как никто умел сохранять неподвижность. Когда трое вошли, он поднял взгляд, поровну разделив улыбку между другом детства, профессиональным громилой, чьих ожиданий не оправдал, и хорошо одетым мужчиной, который распоряжался всем, что было важно в его жизни.

– Привет, – сказал он всем сразу.

Эрик собирался подсесть к нему, увидел, что Оэстра с Бартоном остались стоять, и шагнул обратно. Тимми это заметил, но промолчал.