Галина Романова - Забыть Миссанрею

Он учился в школе для мальчиков. Школа для девочек помещалась тут же, в соседнем здании. Между ними был большой спортивный двор, где только и могли встречаться мальчишки и девчонки. У девочек была своя половина, у мальчиков – своя. Они были по-разному оформлены. Девчонкам можно было сколько угодно лазить по всяким брусьям и тренажерам, играть в мяч, прыгать и кувыркаться. В то время как мальчишки без конца повторяли одни и те же гимнастические упражнения. Он косился на девочек сквозь сетку и старался повторять их движения, но учитель всякий раз, как замечал, одергивал: «Прекрати. Ты же мальчик. Это только для девочек!» – «Но я хочу!» – пробовал упираться он. – «Нельзя!» – был ответ.

Это было начало. Когда он подрос, его повели ко врачу. Долго осматривали, мерили лицо, просвечивали лазером, делали многочисленные снимки. Мать нервничала, огрызалась на каждый его вопрос, зачем это нужно. «Затем!» – и все дела. Она расслабилась только в самом конце, когда осматривавший его врач сказал ей: «Все у вашего сына в порядке. Девяносто шесть из ста. Это редко бывает. Случаи, когда показатели идеала выше девяноста, можно пересчитать по пальцам!» – обрадованная мама на радостях купила ему мороженое, такое, на какое указал именно он. Не стала доказывать, что с фруктами полезнее, а на шоколад часто у детей бывает аллергия и вообще, он не съест такую большую порцию, поэтому мама купит то, которое считает нужным. Нет, она купила именно большой брикет с шоколадом и орехами, и, поглощая редкое лакомство, он решил задать вопрос – зачем нужен был этот поход ко врачу.

«Уже ни за чем, – ответила мать, погладив его по голове. – Ты и без того вырастешь красивым, чтобы тебя еще улучшать!»

Дома отец обрадовался тоже и на радостях испек большой торт с кремом. Из разговоров с родителями и одноклассниками мальчик сделал вывод, что хотели изменить ему внешность, дабы он соответствовал принятым в обществе канонам. Двум мальчикам из его класса такую коррекцию лица сделали. Они были недостаточно симпатичны, и врачи с родителями решили их улучшить.

Он тогда сделал глупость – спросил, делают ли коррекцию внешности девочкам и корректировали ли сестру и маму? «Ты совсем дурак! – категорично высказалась сестра. – Девушки и так красивы. Нам нечего улучшать свою внешность. Мы и без того… совершенство!» – при этом у «совершенства» были прыщи по всему лицу и кривые передние зубы. Но она твердо решила принимать себя такой, какая она есть. Так считали все женщины. И лишь мужчин в обществе принимали настолько, насколько они готовы были под это общество подстраиваться.

Постепенно он понял, что не просто все решили за него. Все решили за него именно женщины. Именно мать командовала в семье. Мать и старшая сестра. А они с отцом должны были подчиняться. И так жили все его одноклассники, даже те, кто воспитывался отцами-одиночками. «Мужчина должен!» – эти слова он слышал везде и по любому поводу.

И все-таки оставалась надежда. Призрачная надежда, что это временно. Что однажды он закончит школу, станет самостоятельным и начнет сам выбирать свою судьбу.

Жизнь показала, как жестоко он ошибался.

Этот мир не принадлежал ему по праву рождения. Ты появился на свет девочкой – и у тебя одни права и обязанности. Тебе случилось родиться мальчиком – и права и обязанности предписаны тебе совсем другие. Выбора нет. Чтобы получить другие права, надо было сменить пол…

Или сменить жизнь.

Да, даже в том, { что} менять, у него не было выбора. Стать полноценной женщиной он не мог – ему бы это никто не позволил. Подобные операции запрещены законом, за это полагалась пожизненная изоляция. Оставалось только одно.

Он это сделал. И сначала думал, что у него теперь есть выбор. Ан нет, снова тупик. Снова жизнь предлагает только один вариант событий. И надо либо подчиниться, либо…

Либо второй раз изменить свою жизнь.

Конечно, они заметили. Не могли не заметить. Едва Айвен вернулся в то крыло ученического корпуса, где его курс проходил «сеанс трудотерапии», все сразу поняли, что что-то изменилось. Ну, положим, не все и не сразу, но уже через несколько минут он поймал на себе тревожный взгляд Суаза Смелого. Потом его как-то толкнул Родли Скот, явно вызывая на разговор. Чуть позже он уловил за спиной шепоток. Промолчал. Сделал вид, что это не про него. Не ответил ни на один намек, вел себя как обычно. Но присматривался. И чувствовал, что присматриваются к нему тоже.

Надо было выбрать, кому довериться – и в то же время сделать это так, чтобы со стороны все выглядело естественно. Чтобы наблюдатели не догадались, что все это подстроено. Выбрать время, место, обстоятельства…

Все произошло быстрее, чем он надеялся.

Занятия у курсантов чередовались – если с утра был марш-бросок, то после обеда шла сплошная теория. И наоборот – коли утро провели за партами, после полудня их ждали бег, рукопашная, полоса препятствий, стрельбища и многочисленные тесты. Исключения были. Вернее, только одно. Каждый раз, когда группа заканчивала практические занятия, кептена Ким, отпуская всех, неизменно добавляла: «Кроме Гора!» И он оставался, провожая взглядом уходящих, и чувствуя себя словно выставленным напоказ.

– Бегом – марш, – командовала наставница, заставляя вернуться на беговую дорожку. Айвен пускался легкой трусцой, и женщина почти сразу пристраивалась рядом. Какое-то время они трусили бок о бок, потом она короткими отрывистыми фразами начинала задавать вопросы:

– Ну? Кто?

– Пока никто.

– Правда?

– Да.

– Плохо, курсант.

– Так точно.

И так каждый день. Из-за этого он приходил в столовую и казарму последним, всякий раз оказываясь под прицелом любопытных пристальных глаз.

Они все от него чего-то ждали. Кептена Ким – что он заметит, запомнит и намекнет ей на кого-то подозрительного, на возможного шпиона, затесавшегося в ряды курсантов. Курсанты ждали, когда же он проявит себя и оступится. Пора было что-то предпринимать.

Он явился в душ в числе последних. Большая часть сокурсников уже оделась и выходила из раздевалки, направляясь к казармам. Кого-то ждали наряды, кого-то домашние задания, а кого-то и личное время.

«В личное время и поговорю», – решил Айвен, входя в отделение, где стояли шесть кабинок. Оглянулся, выбирая, в какую шагнуть. Четыре уже были заняты. Суаза Смелый, Джон Пейн, Родли Скот и вечный подпевала Джона Пейна, заслуживший прозвище Прилипала. Пятым был лиловокожий здоровяк с Прогмы Пса, медлительный настолько, что все удивлялись – как он ухитрился сперва поступить в Академию, а потом задержаться тут надолго, несмотря на нагрузки. Не сразу люди понимали, что внешность обманчива, и за неповоротливой оболочкой скрывается цепкий холодный разум и рефлексы змеи. Где-то он пер напролом, с легкостью прошибая препятствия, а где-то огибал их так стремительно и изящно, что рядом с ним даже Суаза Смелый выглядел неуклюжим. Здоровяк стоял спиной к нему, намыливая бока и плечи. Остальные – лицом.