Андрей Деткин - Обреченные на вымирание

– В общем-то, нет, – устыдился я своих озвученных мыслей, – конечно, попробую. Но как-то все разом свалилось… надо подумать… обмозговать.

– О-о-о, начинается, подумать, обмозговать. Не понимаю, чего сложного в том, чтобы завтра в кафешке подойти к авиаторам и сказать, что, мол, осознал и готов потрудиться. Делов-то. Чинишь этот гребаный Ла-8, и мы на нем фр-р в Энгельс. Все, Михалыч, все-о-о. Будут тебя задирать, подумаем, что делать. Не бои́сь, в обиду не дам.

В общем-то, дело несложное. Это сначала, когда одним валом нахлынуло, показалось, что захлебнусь, а когда по частям – вполне выполнимо. Главное, настроиться. Мне всегда надо настроиться.

– Завтра и подойду, – закусил я удила, – и скажу, что, мол, передумал и берусь починить их гребаную «лашку».

– Вот, именно так и скажи. Молодца, Михалыч. Давай за это и выпьем. – Мы стукнулись банками.

– Слушай, – спросил я, вытирая пену с губы, – а как же Гжегош? Он, наверное, тоже хочет улететь.

– Гжегош, – медленно проговорил Андрей, – он сам не знает чего хочет. То в Албанию своих найти, то плюнуть на все и остаться в России. Ему тут у нас понравилось. То на Новую Землю хочет. Бесхребетный какой-то, ненадежный, куда ветер, туда и он. Не тащи я его – давно бы сгинул в ливийских трущобах. Он дерьмо, понимаешь, дерьмо, – медленно проговорил Андрей. – Не то что ты, Михалыч. Орла по полету видно. Кстати, квартирку нам надо поменять. Сегодня он пришел один, а завтра черт знает кого притащит.

Мне льстило быть орлом, заниматься настоящим делом, ввязаться в авантюру, ходить по острию лезвия, оказаться в одной обойме с таким парнем, как Андрей. Он питал меня своей уверенностью и силой, вселял надежду. Глядя на него, я подумал, что все у нас получится, потому что у таких, как он, все получается. Он знает, почем фунт лиха, и ловит пули зубами.

– А тебе, Михалыч, никто не говорил, что ты похож на Бондукова? – вдруг спросил Андрей. – Я все смотрю на тебя, смотрю, в голове вертится, на кого-то ты похож… Только сейчас стрельнуло, где тебя, вернее, не тебя, а артиста с похожей личностью видел. Фильм такой есть «Вас ожидает гражданка Никанорова». Бондуков играет ветеринара или зоотехника, не помню уже.

– На Брондукова, – поправил я.

– Даже прическа такая, набок с пробором, и рост, и глаза печальные, как у английского сеттера, еще бы пиджачок, и вылитый Брондуков.

Андрей встал и, мыча какой-то веселый мотивчик, вышел из кухни. Он вернулся через несколько минут, подтягивая брюки.

– Вот как поступим, – начал он с порога, – скажешь авиаторам, мол, мы с тобой разбежались. Меня ты не знаешь и куда ушел – тоже. Пусть думают, что я за тебя заступился из-за человеческой справедливости. Они будут допытываться, кто я, откуда и все такое. Видели пистолет и захотят им завладеть. Тебе надо будет все отрицать. Во-о-от. Сегодня мы отсюда свалим. Но опять же, вместе нам появляться опасно. Тебя поселим ближе к центру. Наверняка за тобой слежку устроят. Я к тебе сам приходить буду. Замутим конспирацию. Пусть думают, что я свалил, и ты им намекни, мол, про это вскользь упомянул. В подтверждение твоих слов я нигде светиться не буду. И Михалыч, переговори с соседом, пусть про меня забудет.

– Ладно. А меня того… не кокнут? – высказал я свои опасения.

– Не кокнут. Пока чинишь самолет, ничего с тобой не случится. Да и потом, если хорошо себя зарекомендуешь, захотят попользовать, техника, сам знаешь, порой ломается. Ты, Михалыч, точно в самолетах шаришь? – Андрей пристально посмотрел на меня и добавил: – Я тебя, конечно, не брошу, но если облажаешься, начнут прессовать по полной.

– Мы «карибы» делали, – проговорил я и почувствовал, как страх холодной рябью прошелся по спине, – думаю, справлюсь, – промямлил как-то неуверенно.

– Чини хорошо, помни, нам на нем лететь. Усекаешь?

– Усекаю, – кивнул я.

– Хорошо, завтра с утра, точнее часам к одиннадцати, не думаю, что они встают рано, дуй на аэродром.

Я прошатался по анклаву до самого вечера. Все дома ближе к центру оказались заселенными. На Рабочей улице зашел в двухэтажный барак старой постройки грязно-желтого цвета с провалившейся крышей, с битыми стеклами, с распахнутой настежь и перекошенной входной дверью. Барак стоял в отдалении от прочих построек, окруженный зарослями бузины и лапуха, казался брошенным. Аккуратно обходя и переступая провалы в деревянном крыльце, я зашел в подъезд. Меня накрыл рыхлый прохладный сумрак, пахнущий гнилым деревом и сырым кирпичом. По короткой лестнице поднялся на площадку и прежде чем попытаться открыть обитую дерматином дверь, осторожно постучал по замочной скважине. Из квартиры ответил высокий плачущий голос: «Кто? Кого черт принес?». На вопрос о свободных квартирах голосом прорыдал, что все занято и посоветовал мне идти куда подальше, обозвал «мурлом недорезанным» и ушаркал вглубь коридоров и комнат. Я бы и ушел, но упрямая струнка ответственности за общее дело звонко завибрировала за грудиной и заставила сначала проверить квартиру напротив, а затем по захламленной лестнице подняться на второй этаж. Кирпичная крошка скрипела под подошвами сандалий и выдавала меня с потрохами. Я замирал при каждом шаге, пережидал, прислушиваясь к шагам из первой квартиры, затем крался дальше.

Остановился перед проломленной, судя по всему, ногой оргалитовой дверью. Некоторое время колебался, после чего взялся за рукоятку и потянул на себя. Полотно приоткрылось сантиметров на двадцать, затем заскребло по дощатому полу и застопорилось. Я протиснулся в щель, оказался в окружении сырости, тлена и темноты. Осторожно прошел по коридору. Половицы под ногами скрипели, от чего я внутренне сжимался и ощущал себя воришкой.

Над залом провалилась крыша вместе потолком. Через дыру виднелся кусок неба. Полуистлевший, потерявший краски ковер был завален обломками кровли и перекрытий, под ногами хлюпал ночной дождь. Кухня, вторая комната, хотя и сохранили конструктивную целостность, выглядели полуистлевшими гнилушками. Хотелось бежать из этого могильника, вырваться на свежий воздух и выкашлять споры плесени и разложения. Успокаивался мыслью, что это ненадолго, что так надо, два, три дня, максимум неделя. Ради общего дела.

Двумя часами позже я навестил старого соседа. Федор Игнатьевич со сдержанной радостью и засевшим во взгляде беспокойством принял меня. Чаще обычного заглядывал в глаза и задавал уйму вопросов. Я вкратце обрисовал ситуацию. Он пообещал выполнить мою просьбу и забыть о существовании Андрея в обмен на клятвенное обещание вернуться. Пришлось дать таковое.

Ночь была ужасной: духота «выпила» все силы, кошмары мучили до утра. Я просыпался несколько раз, курил, засыпал снова. Под утро разболелся желудок нудной ноющей болью, словно внутри меня завелся точильщик и неспеша, со знанием дела проедал дыру. Я выпил «квамател» и никак не мог дождаться рассвета.