Андрей Ливадный - Ковчег

Рогман в своих детских мечтах искренне верил в грядущие перемены.

Этнамы, утверждавшие, будто их предки свергли Богов с Сияющего Престола, не утруждали себя работой. Они являлись Хозяевами Жизни и всячески подчеркивали это в отношении сенталов, которые и обеспечивали своим рабским трудом на полях ту самую «жизнь»…

Естественно, Младший Народ от постоянных тягот существования не становился более приветливым, и частенько раздражение крестьян, измученных трудом на соевых полях, выливалось на Рогмана, чье неясное происхождение и явная физическая беззащитность позволяли пинать безродного клонга с полным осознанием того, что ниже этого безволосого крысеныша разве что грязь под ногами…

Иногда его осыпали насмешками, а зачастую просто жестоко и угрюмо били, вымещая таким образом скопившееся за день раздражение…

… Окончательно погрузиться в мрачные размышления ему не дал лающий выкрик надсмотрщика. Шерстобрюх доел и теперь сам тянулся к пашне — он хоть и был туп, но все же сумел усвоить, что на той стороне поля его обязательно ждет новая порция тоннельной слизи.

Рогман встал, обреченно направляясь к оживившейся стайке волосатых сверстников, которые уже размещались на бревне.

Шло время.

Рогман не знал, что такое безысходность. Не имея ничего иного, он просто жил, как жили другие рабы, да, впрочем, и свободные сенталы тоже, — от работы к побоям, от скудной пищи к тревожному сну, и снова к тяжелой, изнуряющей работе на полях. Дни казались серыми, унылыми, похожими друг на друга близнецами-шерстобрюхами, медленно ползущими мимо в неведомую даль, но все реже кривились его губы и дрожал подбородок. От непосильного труда и непрекращающейся возни со своими сверстниками мускулы мальчика окаменели, кожа стала грубой, а глаза слишком уж серьезными.

Он научился многим вещам. Прежде всего не бояться боли, отвечать ударом на удар и насмешкой на насмешку. Те из сверстников, что раньше походя спихивали его с бревна, прямо в пыль, под раздраженный удар хлыста тащившегося вслед за слизнем надсмотрщика, теперь не всегда решались задеть безволосого раба-приемыша, особенно если не наблюдалось численного перевеса со стороны насмешников.

Первым это заметил Эргавс.

Неудивительно, что Управляющий Полями следил за судьбой своего выкормыша. Под приплюснутым черепом старого сентала, чью поредевшую шерсть уже побила первая проседь, умещалось чуть больше мозгов, чем у работавших на полях сородичей, иначе он бы не занимал столь значительный пост. К тому же он был единственным, кто знал правду о рождении Рогмана.

Мысли Эргавса, когда он наблюдал за тем, как растет исторгнутый Алтарем крысеныш, превращаясь в стройного, мускулистого, поджарого юношу с необычной формой черепа, роднящей его с этнамами, но абсолютно голым, безволосым телом, носили вполне практический характер. В них не было ничего от мистики. Рогман казался ему намного смышленее других соплеменников, и, когда наступил очередной сбор урожая, старый Управляющий внезапно освободил его от полевых работ, поставив Рогмана считать мешки и сопровождать их в городские склады.

Так, в свои неполные пятнадцать лет безродный клонг впервые покинул поля и попал в Город.

Для него это оказалось шоком.

На всю оставшуюся жизнь он запомнил тот момент, когда вместе с Управляющим впервые переступил порог огромного зала, всю площадь которого занимали невысокие, сложенные из различных подручных материалов дома.

Это место из-за своих размеров в первый момент вызвало у него головокружение и сосущее чувство тревоги. Разум мальчика, сформированный в замкнутых пространствах, не принимал такого глобального понятия, как «горизонт». До определенного возраста он почти не выходил из дома; потом, когда он повзрослел и вместе с другими подростками племени сенталов начал регулярно работать на полях, то его свобода соответственно ограничивалась Плодородной Равниной, которая представляла собой нескончаемую цепь прямоугольных залов, где потолок висел над самой головой, а его поверхность ярко светилась, позволяя растениям жить. Естественно, что, воспитанный в таких условиях, он не имел никакого понятия о психическом расстройстве, которое его далекие предки именовали агрофобией.

Ноги Рогмана подкосились. Эргавс, который сопровождал его в этой первой доставке груза к городским складам, недовольно заворчал, но все же дал ошалевшему клонгу несколько минут, чтобы тот смог опомниться, свыкнутся с новым чувством.

Хотя поля и Город разделяло всего несколько километров пути по прямым широким тоннелям, до сего момента Рогман ни разу не бывал тут.

Город этнамов потряс его. Долгое время в сознании мальчика этот необъятный зал, чьи стены возносились вверх на тридцать-сорок метров, будет оставаться чем-то потрясающим, находящимся на грани понимания…

Отвесные стены тянулись все вверх и вверх, так что приходилось запрокидывать голову, пытаясь разглядеть их. В первый момент мальчику пришлось вступить в борьбу с внезапной тошнотой и слабостью, но он все же сумел задрать подбородок и широко распахнуть глаза, чувствуя, что сейчас просто потеряет сознание от нахлынувших на него впечатлений.

Впервые в жизни он не смог различить потолка. Там, куда он устремил свой помутившийся взгляд, на головокружительной высоте молочными полосами тянулись сгустки испарений, за которыми оказалось невозможным разглядеть структуру перекрытий, был виден только источаемый ими свет… Ошалевший взгляд Рогмана скользил поверх крыш одно-, двухэтажных домов и нигде не находил преграды — зал оказался столь велик, что его противоположной стены не было видно из-за расстояния и тумана, который вился над постройками и медленно, лениво утекал в огромные, забранные решетками зевы вентиляционных труб. Чуть выше, приблизительно на уровне двадцати метров от пола, из стен зала торчали опаленные и перекрученные балки обрушившихся в незапамятные времена перекрытий, над которыми виднелись черные глазницы входов в какие-то туннели, но, куда они вели и бывал ли кто-то в них, Рогман, естественно, не знал.

Из транса его вывел грубый толчок.

— Хватит глазеть… — проворчал Эргавс, толкнув его по направлению кривой и узкой улицы. — Запоминай дорогу.

В тот момент Рогману казалось, что он попал в несбыточную страну своей мечты.

Город давал пьянящее ощущение свободы, на его улицах толклось столько народа, что никто просто не обращал внимания на клонга, который шел вслед за Управляющим.

На обратном пути, когда груз уже был сдан, Эргавс обратил его внимание на то, как под потолком начал тускнеть свет.

— Теперь будешь ходить в город сам, — глухо проворчал он, ухватив Рогмана за волосы и резко задрав его голову к потолку. — Видишь, свет тускнеет? Смотри, это называется «ночь». Ночь — время Высокородных. Они охотятся по ночам на этих улицах на глупых, заблудившихся клонгов. Никто не смеет противиться воле этнама, запомни: задержишься тут, когда тускнеет свет, — умрешь.