Андрей Ливадный - Шаг к звездам [= Вспышка]

— Можешь думать. — Алим был раздосадован до крайности, но каким-то образом умудрялся удерживать свои инстинктивные позывы под контролем рассудка. — Я вернусь, когда ты будешь готов жрать из моих рук…

Антон выслушал его слова со стоическим равнодушием.

«Главное — не сорваться, не нахамить в ответ, как бы того ни хотелось, а там посмотрим…» — подумал он, провожая взглядом боевиков, которые унесли тяжелый контейнер с человекоподобной машиной.

Алим ушел вслед за ними, даже не обернувшись в сторону пленников, рассаженных по отдельным клеткам, а вскоре пещера опустела вовсе.

Маленький костерок уже прогорел, и его угли начали покрываться пеплом, освещая лишь полуметровое пространство вокруг очага.

Спустя час скудный источник тепла и света угас, погрузив пещеру в абсолютный мрак и могильный холод.

Капель…

Изначально Антон старался не обращать внимания на монотонный звук срывающихся со свода пещеры капель, но сознание постепенно выделило его из невнятных шумов подземного узилища и, однажды сосредоточившись, уже не смогло отторгнуть навязчивые ритмичные удары разбивающихся о камень капель воды.

В сочетании с толстыми ржавыми прутьями тесной клетки, холодным воздухом, леденящим полом и полумраком этот звук несколько дней кряду составлял основу пытки для его разума, добавляя к физическому дискомфорту свой навязчивый прессинг…

Попав в заточение, Антон сразу решил, что будет держаться, несмотря ни на что. Положение казалось отчаянным, но не безвыходным, однако после двух или трех суток одиночества, проведенных в темной пещере, он уже не был столь уверен в благополучном исходе.

Когда Алим и его подручные покинули убежище, Извалов выждал некоторое время, а потом попробовал обратиться к своим товарищам по несчастью, заключенным в стоящих особняком клетках, располагавшихся метрах в десяти от его тесного узилища.

Он надеялся на ответ, но изможденные до крайности люди проявляли полное безучастие к попыткам Антона заговорить с ними. Неизвестно, что являлось причиной такого безразличия — сломленная психика, физическое истощение или скудный запас разговорного английского, которым владел Извалов.

Не добившись результата в общении, он начал исследовать собственную клетку, надеясь найти какую-либо слабину в побитых ржавчиной прутьях, но и здесь не преуспел, только ободрал пальцы. Переплеты решеток не поддавались никаким усилиям — выполненные из толстых двухсантиметровых квадратных прутьев, они крепко держались на своих местах.

Устав от тщетных попыток наладить общение либо найти выход из тесной клетки, Антон опустился на холодный пол.

Положение складывалось безрадостное. В эти минуты он испытал первый приступ острого отчаяния, понимая, что на поверку оказался не готов к такому внезапному, жестокому испытанию. Годы, проведенные в сознательно культивируемом одиночестве, притупили былые качества характера — он привык к постоянству своих будней, прошлое сначала истерлось в памяти, а потом забылось, но это являлось самообманом — человек никогда не забывает стрессовых событий, просто Извалову удалось загнать память о войне в глубь подсознания, где воспоминания ждали своего рокового часа, чтобы вырваться наконец на волю под саднящую боль содранных в кровь пальцев и монотонный звук сводящей с ума капели.

Приступ глухого отчаяния, щедро сдобренный обрывочными, струящимися на фоне тьмы миражами прошлого, походил на внезапное безумие. Антон давно позабыл, что такое страх, он жил в мире абсолютно иных эмоций, и вот все возвращалось на круги своя, а столь тщательно выстроенная глухая защита, которую он возводил в своем рассудке, продержалась ровно до тех пор, пока перед ним оставался осязаемый враг…

Казалось бы, проведя столько лет в одиночестве, Антон должен был стойко перенести и мрак пещеры, и холод, и моральные неудобства, но очнувшаяся память ткала из сумрака страшные картины, безжалостно напоминая: люди, которые привезли тебя сюда, ничем не отличаются от тех, с кем ты воевал на улицах Грозного… Они жестоки, непредсказуемы, и их существование протекает вне сложившейся системы общечеловеческих ценностей.

Сидя на корточках, Антон спиной ощущал исходящий от прутьев холод. Его взгляд тонул в плотном мраке пещеры, навязчивая капель била по слуховому нерву, отдаваясь в голове тупыми всплесками глухого отчаяния…

Он сидел, глядя во мрак, ворочая тяжелые безрадостные мысли, говорящие в пользу того, что Алим с подручными могут вернуться и через месяц, а если придут раньше, то ничего доброго это не принесет. Постепенно Антон начал впадать в полузабытье. Он не ломал себе голову над вопросом, чем вызвано это оцепенение, постэффектом введенного ему препарата, который глушил сознание много суток кряду, или слабостью его собственной психики, вырванной из привычной среды обитания, погруженной в безысходность и мрак за тысячи километров от дома…

Антон просто сидел, мучительно переживая свое состояние, пока им не овладел тревожный, полный навязчивых кошмаров сон…

Ему снился Грозный.

Город, улицы которого были полны смерти, где не выдерживал ни разум, ни тело, тем более, что на девятнадцатилетнего Антона этот кошмар обрушился внезапно — их воинскую часть попросту подняли по тревоге и передислоцировали сюда, не объясняя причин происходящего, не подготовив, толком не проинструктировав…

О чем говорить?.. Память навек сохранила руины домов, злобные частые вспышки огня в глубокой непроглядной ночи, внезапно выплывающие из сумрака подробности нестихающето боя, на которые не то что смотреть воочию — помыслить о чем-то подобном было жутко.

Тогда он пережил моментальный слом психики, но рассудок девятнадцатилетнего солдата , год назад призванного в армию, еще не закоснел в жизненных стереотипах, оказался достаточно пластичен, чтобы, цепенея от ужаса, принять предложенную данность…

Он хорошо помнил свое состояние: мыслей фактически не было, они исчезли, в голове гулко бился пульс крови, глаза судорожно ловили отсветы идущего повсюду боя, пальцы машинально сжимали автомат, слух обострился до такой степени, что сквозь глухие прерывистые удары собственного сердца воспринимал еще целое сонмище страшных по своему значению звуков…

Узкий провал расселины в стене здания, огрызки кирпича, вывороченного взрывом из кладки, чье-то сиплое дыхание рядом, истеричный шепот радиста, тщетно пытающегося связаться с командованием части, сзади — полыхающие платформы, на которых догорала техника батальона, треск очередей, тонущий в шрапнельном разбросе самопроизвольно рвущихся боеприпасов, и, как довершение моментальной картины, оглушающий взрыв, столб яростного пламени, барабанящие по земле обломки и толчок в спину, сопровождаемый хриплым выкриком командира взвода: