Наг Стернин - Отныне и в Вечность. Червивое яблоко 3

Однако более всего Жанет занимала личность ее нового любовника. С одной стороны, считала Жанет, он был – вне всякого сомнения – местный. Его выдавали огромные "темницкие" глаза. Если бы он носил контактные линзы, это с неизбежностью выяснилось бы во время их бесчисленных постельных кувырканий. С другой стороны, на его висках имелись контакторы, впрочем, от постороннего глаза обычно тщательно укрытые магнитными волосяными накладками. Контакторы с несомненностью свидетельствовали о принадлежности любовника не просто к высшим слоям планеты – бери выше, много выше – он, судя по всему, принадлежал к самой верхушке имперцев, владык вселенной. Генрик видел, как трудно было девочке удерживаться от вопросов. "Кто ты такой и что тут делаешь? " сквозило в каждом ее взгляде и ежесекундно рвалось с губ. Но она крепилась. По крайней мере, первое время.

– Ты не устаешь поражать меня, – говорила она ему.

– Чем? – удивлялся Генрик.

– Всем, – с железной логикой утверждала Жанет. – Ты гениальный любовник.

– И только-то?

– Нет, – уточняла Жанет. – Ты гениальный фехтовальщик, я знаю, что говорю, и не спорь.

– Не буду, – соглашался Генрик. – Это все?

– Нет. Еще ты гениальный спорщик. То есть, такой спор дед называет научным словом полемика, как будто умное название сделает сам, так сказать, процесс меньшим занудством.

– Понятно. Значит, я гениальный зануда?

– Не зануда, а полемист, – логика у девочки была железней некуда, – как ты разделал того теолога? Как мясник гарма, право слово. Ко мне, кстати сказать, уже подъезжал секретарь их факультета. Декан теологический хочет с тобой встретиться. Предложение у него есть для тебя. Секретарь утверждает, что жутко выгодное. Тебе, конечно, наплевать и растереть, – Жанет покосилась на Генриковы виски, – но я обещала передать, оно мне надо с теологами бодаться?

Все поручения, которые он ей давал, Жанет выполняла великолепно. Выше всяческих похвал. Но, как вскоре выяснилось, был у нее еще один недостаток, крайне осложнявший общение. Жанет была патологической вруньей. Она врала постоянно, вдохновенно, врала по любому пустяку, причем, без малейшей выгоды для себя. Врала – и все. Из любви к искусству. И если Генрик, укоризненно качая головой, ловил ее на очередном заковыристом и совершенно бессмысленном вранье, она не сердилась, не обижалась, не пыталась отстаивать свою правоту. Она корчила на рожице милую, совсем не виноватую гримаску – ну, что, мол, делать, так получилось – и тут же выдавала новую порцию не менее бессмысленного вранья, разобраться в котором никакого интуитивизма не хватало. Если же он продолжал настаивать: зачем?.. чего ради и, вообще, какой смысл во всей этой репе?.. она обиженно надувала губки и говорила с досадливой укоризной: "Ну, Генрик, не будь занудой! "

"Не будь занудой!" – этот укоризненный призыв Генрик слышал всякий раз, когда ловил Жанет на вранье или еще каком-нибудь непотребстве. Уже после первой недели общения Генрик твердо усвоил, что – вот ведь какая странность – доверять ей, похоже, было можно, все его поручения она выполняла со скрупулезной точностью, высочайшей эффективностью и непременно в поставленные сроки, а вот верить ей нельзя было ни на грош. Весь его хваленый интуитивизм в общении с нею не мог ничему помочь, пасовал он, интуитивизм, поскольку и так было ясно, что все, что будет сейчас, вот сию секунду ею сказано, и даже – представьте себе – подумано, вранье, к тому же не факт, что имеющее хоть какую-нибудь цель.

В каком-то смысле общаться с нею было невероятно сложно. Эта врушка врала всегда, причем в абсолютном большинстве случаев не из корысти. От своего вранья она не получала никакой видимой выгоды. Это было, как быстро уяснил себе Генрик, если так можно выразиться, бескорыстное вранье, вранье "для просто так", вранье из любви к искусству, чистому искусству, искусству для искусства. Но, боже мой, какое это было очаровательное вранье, и как была очаровательна сама врушка!

Если же, уставши от тупой бессмысленности ее небылиц, Генрик ловил ее на них гневно, она все равно никогда не смущалась, не терялась, не извинялась и вообще "не!". Она кидалась в бой, причем, совершенно не озабочиваясь тем, что пять минут назад по тому же самому делу излагала прямо противоположную версию. Окончательно припертая к стенке – в начале их связи это происходило по десять раз на дню – она с досадливой укоризной опять-таки говорила свое неизменное: "Ай, Генрик, не будь занудой…" и тут же выдавала очередную репу, которая по степени неправдоподобности давала всем предыдущим сто очков вперед.

Иногда она принималась философствовать, и выглядело это примерно так.

Жанет:

"В общении с мужчиной я сначала стараюсь идентифицировать качества этого человека, а потом стать его полным отражением, но женского пола. Такое, правда, возможно только с мужчинами, которые мне очень нравятся. Большинство мужчин делятся на три категории: примитивных, которым нужен только секс; поумнее, которые хотят, чтобы их любили, и последняя группа – те, кто не только хотят быть любимыми, им еще нужно, чтобы эта любовь была самым большим и прекрасным чувством в твоей жизни. С такими сложнее всего, но это моя любимая категория".

Генрик:

"Во-первых, ты не находишь, что в этой сентенции по меньшей мере трижды противоречишь сама себе?.. А во вторых, такие мужчины никак не могут составлять "категорию". Такой мужчина в жизни женщины может быть – и то, если ей очень-очень повезет – только один? "

Жанет:

"Не будь занудой, Генрик! "

Спросить человека прямо и бесхитростно о чем-то, ее интересующем, она была органически не способна. Когда у нее заострялся носик, а на рожице появлялось умозрительно-сосредоточенное выражение – ни дать, ни взять, такса перед крысиной норой – Генрик просто махал рукой и переключался на что-нибудь другое: Жанет вступила на детективную тропу. Гораздо проще было отвечать на ее уморительные вопросы и не препятствовать сделанным из его ответов предельно нелепым и, чаще всего, невероятно смешным выводам.

Вначале Генрик, пораженный их предельной несуразностью, принимался сквозь собственный истерический хохот разъяснять ей всю нелепость происходящего. Он говорил ей: "Да спроси же ты прямо. Я либо отвечу, либо не отвечу… это проще и быстрее. Эффективнее, в конце концов. Если я не захочу, ты все равно ничего не узнаешь". В ответ ему говорилось, что, во-первых, ничего такого для себя интересного она тут никогда не видела, ничего у него никогда не спрашивает и даже с гордостью не обращает внимания, что у нее такой таинственный и загадочный любовник. Во-вторых, стоило только ей на него подналечь, как он тут же все ей всегда и про все рассказывал, скрыть ничего не мог, хоть и вертелся, как омус, в раковину которому накапали лаймонового соку. В-третьих, ее обижает, что он относится к ней несерьезно, ни во что ее не посвящает, ни во что не ставит и, вообще, держит за дуру. А уж к себе пригласить под землю, чтобы хоть одним глазком… в конце же ему с предельной укоризненностью предлагалось сакраментальное "не быть занудой".