Тимур Хакимов - Второй шанс

« Он придет – дитя вселенной.

Лишь зрея яркий небосклон,

Забытым будет непременно.

Но император станет – он…»

– Мам, а что это?

Женщина с ребенком остановились в густонаселенном коридоре. Мелькавшие повсюду люди недовольно оборачивали головы на молодую семью – слишком уж они мешали потоку людей, послушно плывущему на рабочие посты.

Еще совсем юная мать, держащая сына за руку, несколько секунд смотрела на разрисованную стену, но не могла сразу ответить на вопрос. Голубая полоса простиралась по всей длине картины, она была на самом верху, нависая над зеленой гладью. Лазурная высь накрывала собой даже деревья, застывшие все на той же стене.

– Это небо, сынок, – наконец вспомнила девушка.

– Ух ты, небо-о! – с восторгом воскликнул мальчишка, узнав новое слово, – Мам, а я когда-нибудь увижу его, по настоящему?

Женщина потрепала сына за волосы.

– Ну конечно увидишь, мой дорогой, обязательно увидишь.

«Оглашается решение суда. Обвиняемые С117, Б21, Н28, М321 – жители второго и третьего секторов корабля «Родина», за грубое нарушение закона, порчи имущества высших, а так же сопротивление аресту, верховный суд корабля «Родина» приговаривает вас к работам на Акронусе. Тяжкий труд станет вашим вечным наказанием, но только он может сделать вас свободными. Решение вынесено. Суд окончен».

Мертвый зал начал оживать. Первыми, сквозь сумрак, послышались редкие возмущенные крики недовольных. Гневные ругательства полились в адрес судей. Люди по природе своей всегда чувствуют себя менее защищенными в темноте, но только не здесь. Здесь они были смелее – прячась за скопищем людей, стоящих в полутьме, их вряд ли увидят и схватят. Печально, что выйдя из зала суда, озлобленный клич вновь утихнет, примкнув к подавляющему большинству – начнутся лживые улыбки и всяческие восхваления высших.

Секундный триумф правды закончился. В следующий момент взбунтованные крики стали тонуть в новой волне из одобрительных возгласов и аплодисментов. Мало кто оставался в стороне, каждый пытался перекричать каждого, будь то оскорбление или похвала.

«Вот и все…Акронус…Планета-тюрьма, планета-страха. Огромные, клыкастые монстры, чудовищный климат, и тяжкая работа во благо корабля…навеки», – Алексей, будто вновь стал мальчишкой. Мамины сказки о безумной планете глубоко впились в сознания малыша, – «Сам воздух там яд, и никому еще не удавалось оттуда вернуться. Вечный раб на далекой планете. Работать в муках и умирать в муках – вот что уготовано там каждому».

«Да, так говорила мама…мамочка!».

Слышать её голос сквозь всю эту ревущую толпу было в тысячу раз больнее, чем роковой приговор. Голос, полный слез и скорби, – «Сынок! Верните мне сына! Он же ещё совсем ребенок! Нееет! Мой Алешка! Твари! Верните сына!».

«Тише мамуля, не то и до тебя доберутся – высшим не нравится, когда их оскорбляют. Нынче за любой пустяк могут погнать с корабля. Пускай хоть у тебя все будет в жизни хорошо, ведь я итак больше тебя не увижу. Никогда… Нужно посмотреть на неё в последний раз. Самый последний».

Редкий свет резал глаза. Это место не вписывалось в общую строгость корабля. Огромный и мрачный зал суда пугал своей индивидуальностью. Был ли он изначально так запланирован, или горе архитекторы нарочно переделали угрюмый атриум, зная, что именно здесь будут рушиться судьбы людей?

Квадратное помещение из серого мрамора вмещало в себя несколько сотен человек. Алексея и трех других заключенных повели через зал суда. Прямиком из черного круга в дальнем конце. Над зрителями и над судимыми, напротив единственной двери, присутствующей в зале, возвышался блекло светящийся, кристально белый балкон, на котором восседал верховный суд, состоящий из трех высших.

Такой огромный зал должен освещаться множеством ламп, и ведь они есть – парящие лампы нависали над головами, чуть ли не через каждый метр, да что толку – сейчас все они были выключены. Но послушная толпа не освещалась только лишь властным балконом. По серым стенам, и на потолке и полу, были выгравированы тысячи тысяч надписей, которые издавали небольшое свечение. Множество предложений написаны на всевозможных людских и давно забытых инопланетных языках и диалектах, но все они означали одно и то же – «От правосудия не уйдет никто». Свечение от всех гравировок как раз и создавали в зале суда эффект сумрака и безысходности. Сейчас кроме блеклого балкона и врезанных в мрамор надписей, в зале источников света не было. Света было мало, но достаточно для того чтобы видеть лица присутствующих там людей, видеть лица заключенных, видеть страх и отчаяние в их глазах. Ни стульев, ни кресел в зале не было. Всем, кроме высших на балконе, приходилось слушать и участвовать в процессе судейства, стоя у черного круга с заключенными. Каждый с наслаждением смотрел на провинившихся, радуясь тому, что в черном круге стоит не он.

Сейчас зал был битком набит народом. Десятки расплывчатых лиц казались Леше смутно знакомыми. Такое чувство, что половина, а то и больше третьего сектора пришла посмотреть на суд, или их заставили прийти, чтобы смотрели, смотрели и боялись, боялись и слушались. Хотя Алексей и не знал, сколько обычно людей ходят на заседания суда. Он на них почти никогда не ходил, лишь пару раз в далеком детстве.

Судьи с каменными лицами сидели на балконе. Трое вершителей, которые управляют стадом, бродившей в темноте. Гордо смотря в неизвестность, они даже не провожали взглядом заключенных. Люди без чувств и эмоций, все ли судьи такие?

Арестанты шли, глядя в пол. Глаза блестели, отражая свет от выжженных надписей в полу. Жестокий приговор, как наточенное лезвие, под корень срезало все чувства достоинства. Они не пытались скрывать слезы, и никто в зале их за это не винил. Все здесь знают и не знают, что такое Акронус, ведь никто из присутствующих там и не был. Планета-тюрьма, планета страха. Некоторые жители поговаривали, что это и есть ад, а детишки даже не верили в то, что Акронус существует. Если бы все было так, как думали эти наивные малыши…

Леша с трудом поднял глаза, пытаясь отыскать свою мать. Когда вся жизнь пролетает перед глазами, выводы приходят быстро. И именно сейчас он всем сердцем понимал, как сильно любит мать, понимал, каким плохим был сыном. Он хотел бы все исправить, но ничего сделать и сказать сейчас уже не мог. Комок вины, слёз и страха засел у него в горле и Алексей не мог выдавить из себя ни звука. Он лишь хотел посмотреть на маму, взглядом проститься с ней, попросить прощения. Но, как ни старался, в этом сумраке он натыкался лишь на гневные или сочувствующие взгляды зрителей.