Дмитрий Володихин - Конкистадор

– Как мне к вам теперь обращаться? Мне следует уточнить…

– Марго, да как обращалась, так и обращайся. При посторонних и при подчиненных, понятно, придется по-уставному, не обижайся. А в остальное время – по-всегдашнему.

– Витя? Э? М-м?

– Вот и м-м. Сподобилась, наконец.

Села. Улыбнулась.

А улыбалась сомовская старинная знакомая чудесно. Как вечная девочка. Открыто, застенчиво и с легким оттенком изумления. Скорее всего, ее улыбка сложилась лет в пятнадцать, и с тех пор ничего не прибавила в своем развитии. Оно и хорошо. Развитие улыбки – чаще всего регресс.

– Мы друг друга знаем сто лет, Марго. Я без финтов объясню тебе, для какой мясорубки вытащил твою милость со всей нововладимирской десантно-штурмовой бригадой. Ты знаешь генерал-майора Лусиана?

– Хорхе-Альварес-Мария-Пабло Лусиан, бывший командир 3-й десантно-штурмовой дивизии? Тот, под кем сейчас десантники поискового контингента?

– Другого Лусиана я не знаю. Какого ты мнения о нем?

Сомов отметил тень недовольства на лице Маргариты. Злословить она не любила, вне зависимости от того, о ком.

– Грамотный командир. Самостоятельный. Храбрый. Очень храбрый.

«Очень» было явно на грани злословия.

– Верно, Марго. Но мне не нужна храбрость. Мне нужна безупречность. Поэтому десантом он командует еще двое суток. А потом ты примешь у него дела. Кстати, с послезавтрашнего дня ты – генерал-майор. Подумай о том, кого оставить за себя на бригаде. Не знаю, вернешься ли ты.

– Я не хотела бы занять чужое место без причины. Вернее, только потому, что мы с тобой давно знакомы, Виктор.

Она сказала это твердо. И готова была отстаивать Лусиана до последней крайности. «Вот уж чего так не хватало моей гвардейской команде…» – устало подумал Сомов.

Тем временем ординарец принес чай в стаканах с магнитными подстаканниками, кружочки лимона на блюдечке и чернослив в конфетнице. Молчал Сомов, подавливая ложечкой лимон о бортик стакана. Он слишком хорошо знал характер полковницы, а потому, не торопясь, обдумывал продолжение разговора. Молчала и Маргарита, изготовившись к обороне. Сомова она тоже изучила совсем неплохо и ждала неизбежного продолжения.

Вице-адмирал вздохнул. Ох, как ему не нравилась перспектива таранить стену ее молчания…

Так сидели, не глядя друг на друга два очень разных человека.

Он – худой, невысокий, спортивного покроя. И лицо такое же, спортивное, точь-в-точь как у победителя в навороченном экстремальном турнире, вставшего на пьедестал и думающего о двух вещах одновременно: во-первых, как бы поскорее привести дыхание в норму – все-таки выложился сегодня на двести процентов… во-вторых, что жена потом непременно скажет, мол, жеребячья у тебя, милый улыбка, точно-точно, жеребячья, ну просто сил нет… а какая же она жеребячья? – она счастливая. Когда-то, лет десять назад Сомова всюду считали своим парнем, веселым бодрячком. С тех пор он малость отяжелел: складки вертикальные на лбу прорезались, да и вся бодрость – по глазам что ли ее вычитывали? – из «чемпионской» превратилась в тренерскую… Одним словом, правильное лицо… крупной лепки. Подбородок тяжеловат, зато скулы упрямые и дерзкие. Впрочем, упрямства в Сомове было вообще много, и оно с недюжинным бесстыдством проступало во всем его облике. Что там скулы! Тут и упрямо сжатые губы, и глаза с ироничным прищуром упрямца по природе, и волосы, упрямо лезущие на лоб. Волосы он, сто лет как военный человек, не умел смирять. Супруга оценивала стиль сомовской прически во все сезоны одним словом: «партизанщина». И, верно, он заботился лишь о том, чтобы вовремя стричь светло-русый газон и зачесывать его назад, а дальше каждой травинке предоставлялось право партизанить, как ей вздумается… Сомов, вечно подтянутый и аккуратный, выбритый до ледяной гладкости, на голове своей пестовал живописный романтизм.

Она – с комплекцией штангиста, убийственными кулаками, тяжкая, мощная, настоящая йотунша, но ничуть оттого не медлительная и напрочь лишенная неуклюжести. Ее тело было слишком тренированным, чтобы неуклюжести оставлена была хотя бы тень шанса… А лицо как будто отнято у другого человека – нежного, ранимого, с тонко организованной душевной конструкцией, – и по ошибке приставлено к телу профессионального громилы. Высокий лоб, пухлые маленькие губы, взгляд… обращен куда-то внутрь, словно госпожа полковница рассматривает собственные мысли и не смеет оторваться от их полноводного потока ради пестрой суеты мира… длинные, фантастически длинные ресницы, на зависть всем тем, кому приходится удлинять их специально, призвав на помощь опытных косметологов, и – короткие каштановые волосы, густые, шелковистые, ни на вершок не преступающие лаконичную моду штурмовых стрижек. Она не была красавицей, но от нее исходило обаяние ясной, спокойной силы.

Маргарита Бондарь любила честность и ясность. С ее точки зрения, порядочный человек это прежде всего прозрачный человек. Зачем ему темнить? Зачем окружать себя тайнами и недоговоренностями, если он добр и честен? Другое дело, что у любого могут быть слабости, и слабости эти следует преодолевать ожесточением воли. Собственно, Марго всю жизнь преодолевала собственные слабости. В основном – мнимые. Какой-то воздыхатель больше двух десятилетий назад вбил ей в голову, будто она ужасно нерешительна и даже труслива… Марго за три года превратила себя в образцового сержанта штурмовиков. Другой осел вякнул ей: мол, девочка, начальник из тебя никакой, склад характера не тот… И девочка сделала карьеру, ненужную и счастья не принесшую, искренне считая, что если не можешь чего-нибудь, то надо себя заставить, «закалить булат», и все получится. Вот, заставила… В госпоже полковнице умер гениальный детсадовский воспитатель – так считал Сомов, – и родился лучший штурмовой комбриг на Терре. Такое сплошь и рядом случается у людей ее склада. Сомов никогда не мог понять их до конца, но спинным мозгом чувствовал: надежная, работящая порода; любить таких трудно, уж очень многого они от тебя требуют; зато и не продадут никогда…

Марго была для Сомова тем, кем он сам был для Маслова. Инструментом высшего класса. Но еще и другом или почти другом… После того, как они вылезли из с а мого пекла на Зеркальном плато, это «почти» истончилось до ничтожных величин, которыми не зазорно пренебречь… Когда грянет решающий этап поисковой операции, Марго станет его правой рукой. Станет. Иначе и быть не может.

Итак…

– Последние несколько суток я очень часто говорил: «Это приказ». И я был прав. Сейчас я имею право… да черт подери, я просто обязан сказать те же слова…

Глаза у адмиральской собеседницы начали стекленеть от бешенства, и Сомов поторопился с продолжением: