Петр Воробьев - Набла квадрат

Мотивчик был быстрый, простенький, где-то даже приятный, только уж больно наглый.

— Твое растлевающее влияние на местную культуру распространяется, как чума, — сказал Фенрир. — Даже эти хилые цветы грязных тюремных дворов уже орут друг на друга: «Ты понял?»

— Ты что-то сказал? — вдруг справился Горм.

— Да нет, я ничего, — издевательским тоном ответствовал Фенрир.

Горм вроде бы слегка очнулся от воспоминаний. Под нехитрый гитарный перебор уголовники приблизились к нему на три дюжины шагов. В их рядах слышались нестройные и неясные по причине полного неботания Гормом по местной фене предложения.

— Шли бы вы отсюда, — сказал Горм. — Что вам делать в городе — харчей нет, склады пусты, овощебаза взорвана егерями горно-водолазных войск при отступлении для заражения местности. Есть в окрестности дело для настоящих мужчин с большой дороги — казармы и военный городок особого карательского бронедивизиона имени Безымянного героя обороны Санлыка. Там еды полно — надо только прийти и взять. Ясно?

Средняя часть первой цепи уголовных замедлила движение. Волосатый носач с гитарой неестественным фальцетом спросил:

— Дяденька, почем рога брали?

Горм продолжал:

— Если не остановитесь, завтра те из вас, чьей требухой не ужрутся местные глодатели падали, позавидуют тем, кто станет падалью уже сегодня.

Волосатый усатый носач с чем-то вроде тележного колеса на голове и облезлой гитарой в здоровенных темных ручищах снова спросил:

— Дяденька, а на тот столб залезть сможете?

— Горм, мы окружены, — сказала Фуамнах.

Фланги уголовных, не замедлявшие движения, и вправду уже угрожали сомкнуться за спиной Горма.

«Ну что ж, пора всерьез заняться убийством», вспомнил Горм, решив попробовать одну штуку, давеча придуманную им вместе с Кукылином. Выкрутив усилитель звука говорильного устройства на полную мощность, он рявкнул:

— Кругом марш!

От звуковой волны некоторые бандиты попадали, но основная масса продолжала обтекать Горма. Кривоногий носатый усач в остатках комбинезона химзащиты, размазывая текшую из уха кровь по щетинистой серой щеке, тоненьким голоском спросил:

— Дяденька, за что?

— Не строй убогого, здесь не подают, — сказал Горм, протягивая руки за ракетными пистолетами.

— Да мой убогий тебе в рот не влезет, а если влезет, у тебя череп треснет, киса рогатая! Мочи его! — и носатый метнул Горму в лицо что-то вроде криво заточенного на конце напильника. Так как обе Гормовы руки были отведены назад, Горм принял напильник на рогатый обруч.

— Собачки, фас!

Ракетные пистолеты наконец привычно затряслись в руках. Взмывая над шквалом летевших в направлении его головы предметов, Горм ударом ноги надолго отбил волосатому охоту к разговорам и навсегда — некоторые другие части.

Могучим толстым орлом парить над обезумевшей толпой, то припекая одного мерзавца струей плазмы, то давая другому доброго пинка с лету под ребра, было совершенно необременительно. Собаки тоже, судя по доносившимся там и тут воплям ужаса, не подавляли в себе звериные инстинкты. Однако вскоре Горм заметил, что улица, за исключением трех-четырех дюжин покалеченных и дюжин пяти в панике носящихся колбасой бандитов, двух собак и одного истинного потомка конунгов, пуста.

Поднявшись повыше, он увидел еще одну небольшую группку уголовных, сворачивавшую с улицы в подворотню. Бандиты вторглись в город.

Соединенный девятью массивными трубами, скрывавшими коммуникационные тяги, с одной из многочисленных сигналораспределительных подстанций Щелковава, рабочий терминал, у которого висели Клюп и Почтат Елеграф, удобно располагался в удаленной от всех основных служб «Крюха Прародителя» пещерке, затерянной среди чудовищных складских помещений, заполненных ящиками с неведомыми припасами и оборудованием.

Склады пользовались славой гиблого места. Среди бесконечных штабелей запросто можно было заблудиться и проплутать до полного истощения сил и смерти, не встретив ни одной живой души. Тем не менее, неоднократно предпринимавшиеся птицами попытки использовать щели между ящиками поближе к выходу для доведения свежей пищи до деликатесного состояния неизбежно оканчивались провалом — пища исчезала бесследно. Ходили слухи о гадких ползающих и летающих животных, скрытно плодившихся в вентиляционных колодцах, о внезапных подвижках и обвалах ящиков, о пропавших без вести кладовщиках и о тайных кладках неизвестно чьих мешков, закрывавшихся не на молнию, а на пуговицы.

Рассказывали и про жуткие предметы, порой находившиеся в рассохшихся от долгого хранения ящиках и коробках. Один из родичей Клюпа в молодости приволок со склада коробку, под крышкой которой была выемка по форме клешни. У другого родича хватило ума сунуть в эту выемку свою клешню и закрыть коробку. Он очень громко кричал, когда спрятанный в коробке механизм вырвал ему один за другим все три когтя из клешни.

Знающие птицы поговаривали, что кладовщики Почтат Елеграф и Почтат Елефон совершенно спятили от своей работы. Находились серьезные и неудобосказуемые аргументы в пользу этой гипотезы, но Клюп в главном для себя находил суждение кладовщиков здравым — они панически боялись покидать узкие складские проемы и, когда подошла их очередь в переселенческий челнок, удрали и прятались в только им известных закоулках складов, пока челнок не отбыл. Елеграф даже толком не умел летать — настолько привычнее ему было лазить по стеллажам, цепляясь когтями. Этот хот действительно был немного не в порядке. Смотря на то, как Клюп вкручивал в терминал команды, он страшно косил всеми тремя глазами, ритмично раскачивал потюх, через каждые три толчка переворачиваясь, непрерывно чесался, мерзко хихикал и бормотал:

— И как я?… Как как, да никак! Пока как-то так… Но как это я так? Все не так, нет, все не так…

Монолог Елеграфа стал Клюпу настолько не по нутру, что он решил заговорить сам:

— Похоже, Тудыть кое-что пронюхал…

— Он что-то пронюхал? Ничего, мы заткнем ему нос, самое время! Елефон!

В пещерку протиснулся огромный, болезненно жирный насолот с крошечными глазками и бессмысленно распахнутой пастью.

— Ты знаешь, кто такой Тудыть? Помнишь, я тебе показывал?

В глазках насолота слабо забрезжил и вмиг погас огонек придурочной мысли, из пасти потекли густые слюни.