Джеймс Блиш - Города в полете

Призрак, казалось, заколебался и слегка сморщился. Чистый разрывающий уши звук раздался из его сердца, затрепетал и умер; но умер он, переместившись вверх по частоте, в область неслышимого.

— Один час прошел, — сказал Шлосс. — Осталось еще двадцать. Как долго звучал этот сигнал?

Ответа не поступало в течении нескольких минут, затем другой голос произнес:

— Мы пока еще не определили его с точностью до мгновения. Но он был довольно коротким — примерно сорок микросекунд, и сдвигался по Допплеру не в том направлении. Он распадается во времени, доктор Шлосс — и возможно, он не просуществует и десяти часов.

— Сообщите мне данные по уровню распада с точностью до мгновения при следующем сигнале и не пропустите его. Все происходит настолько быстрее, что нам придется произвести пересчеты все эмиссионные записи по кривой распада. Джейк, а у тебя есть что-нибудь на радиочастотах?

— Масса всего, — ответил занятым голосом Джейк. — Но пока еще ничего определенного. И все это расползается — это, как я подозреваю, в соответствии с вашим уровнем распада. Ну что за свалка!

И таким образом пролетел и второй час, а за ним — и третий. И вскоре Амальфи совершенно потерял понятие о времени. Само напряжение, беспорядок, накапливающая усталость, полная непонятность эксперимента и его объекта, все это вместе оказало свое воздействие. Со всей определенностью — это были наихудшие возможные условия, при которых приходилось собирать даже обычные данные, не говоря уже о том, чтобы снимать показания по эксперименту с такой степенью критичности, но в который уже раз Бродягам приходилось обходиться тем, что имелось в их распоряжении.

— Ну вот, а теперь все, — произнес доктор Шлосс, — отойдите. Время закрываться. Его брови были нахмурены; и эта нахмуренность росла по мере прохождения последних двенадцати часов. — Отойди-ка подальше; последним будет уничтожен кристалл.

И исследователи и зрители — те несколько зрителей, чей интерес был достаточно силен, чтобы удержать их во время всех этих последних исследований — отошли к стенам затуманенного зала. Гул спиндиззи под их ногами поднялся как по громкости так и по высоте тона и призрак, бывший Объектом 4101 — А л е ф н у л ь исчез, скрытый экраном спиндиззи, поляризованным до полной непроницаемости.

Сперва сферический экран был совершенно похож на зеркало, отбрасывая гротескно искаженные изображения молчаливых наблюдателей. Затем в его центре появилась крошечная яркая точка света, медленно выросшая до болезненной бело-голубой интенсивности. Он отбросила длинные паутины и усы ослепительного света, которые как бы пробуя в поисках выхода, плавали, переплетаясь вдоль внутренней поверхности экрана. Инстинктивно, Амальфи закрыл свои глаза и гениталии чисто рефлекторным жестом, известным всему человечеству уже более чем две тысячи лет. Когда он снова смог посмотреть, свет уже погас.

Спиндиззи смолкли и экран исчез. В освободившееся пространство рванулся воздух. Объект 4101 — А л е ф н у л ь исчез, на этот раз — навсегда, уничтоженный смертью единственного кристаллика соли.

— Наши предосторожности оказались недостаточны; моя вина, — произнес резким голос доктор Шлосс. — Мы все получили дозу, довольно значительно превышающую максимально допустимую дозу жесткого излучения; всем, немедленно, отправиться в госпиталь, для лечения. Так, взвод — следуй за мной!

Радиационная болезнь оказалась несильной; пересадка костного мозга привела систему формирования состава крови в норму прежде, чем были нанесены серьезные повреждения и тошнота достаточно хорошо контролировалась массивными дозами меклизина, рибофлавина и пиридоксина. Все из участников и зрителей эксперимента, имевших волосы — лишились их, включая и Ди и Эстелль, но все они заимели их снова в надлежащее время, исключая Джейка и Амальфи.

Но вот солнечный ожог второй степени не был столь несильным. Он задержал интерпретацию результатов почти на месяц, в то время как ученые, покрытые повязками, содержащими лечебные мази, сидели на своих постелях в госпитале и играли в плохой покер и в еще более худший бридж. И между играми, после их обсуждения, они бесконечно спорили и покрывали квадратные мили бумаги своими уравнениями и пятнами кремов. Уэб, у которого просто не хватило терпения, чтобы присутствовать при уничтожении кристаллика соли, ежедневно посещал Эстелль с букетиками цветов — одним лишь богам звезд было известно, откуда он выкопал столь античный обычай — и свежими карточными колодами для мужчин. Он уносил с собой покрытые уравнениями листы и скармливал их Отцам Города, которые неизменно заявляли:

— НИКАКИХ КОММЕНТАРИЕВ. ДАННЫЕ НЕДОСТАТОЧНЫ.

Это все уже и так знали.

Тем не менее, наконец-то Шлосс и Джейк, а так же и вся их команда были освобождены от ношения своих прилипающих пижам, чтобы разобраться с горами сырой информации, поджидавших их. Они работали долгие часы; Шлосс, в особенности, постоянно забывал о необходимости покушать, и ему постоянно приходилось напоминать, что проделывал кто-то из техников, что он уже пропустил завтрак, да и время обеда уже тоже прошло. Тем не менее, в защиту Шлосса, следовало признать, что его команда была самой голодной командой физиков в истории, и обычно пропускаемый ими завтрак, был всего-лишь формальностью, который они привыкли поглощать после того, как полностью съедали содержимое своих толстых пакетов, которые они брали с собой в лаборатории; и в доказательство чего, они все набрали от пяти до десяти фунтов веса, в то время как именно они более всего и жаловались на то что постоянно хотели кушать.

Месяц спустя освобождения из госпиталя, Шлосс, Джейк и Ретма созвали объединенную конференцию. На лицо Шлосса вернулась та нахмуренность, которая могла быть прочитана на нем в течении последних двенадцати часов эксперимента, и даже традиционно невозмутимый Онианин выглядел обеспокоенным. Сердце Амальфи так и подпрыгнуло у него в груди, когда он увидел выражения их лиц; казалось, они подтверждали все туманные, самые мрачные предчувствия его сна.

— У нас две части плохих новостей, и одна часть новостей, которая совершенно неясна, — произнес без всякий предисловий Шлосс. — Сам я не знаю, в каком порядке следует вам их представить; в этом мне помогут Ретма и доктор Боннер. И по их мнению, вы прежде всего должны узнать, что у нас имеется соперник.

— И что это значит? — спросил Амальфи. Сама идея, лишенная деталей, заставила его словно прижать уши; может быть именно поэтому, Боннер и Ретма хотели начать именно с этой вопроса.

— Наш снаряд засек четкое свидетельство присутствия другого тела в том же самом сложном физическом состоянии, — произнес Шлосс. — Никакой такой объект не может быть естественным для любой из вселенной; и этот был достаточно похож на наш, чтобы мы были уверены — он был запущен с нашей стороны.