Элизабет Мун - Правила игры

Она схватила Брюн за руку и потянула за собой. Криком разбудила других. Брюн снова согнулась от боли, женщина продолжала тянуть ее за собой. Но Брюн было очень больно, сил уже совсем не осталось. Она опустилась на колени, хватая ртом воздух. Но даже кричать не могла, не могла выразить свою боль.

Теперь ее окружали другие женщины, они подталкивали ее, тянули, но она продолжала сидеть на коленях на полу. Зачем вставать? Вдруг надсмотрщица сунула ей что-то под нос, от едкого запаха она вскинула голову, только чтобы больше не вдыхать его. Женщина с триумфом снова дернула ее за руку. При помощи других она подняла Брюн на ноги, вместе они наполовину дотащили, наполовину донесли Брюн до родильной комнаты. К тому моменту боль снова отпустила, Брюн смогла сама забраться на родильную кровать.

К ее удивлению, роды прошли быстрее, чем те, которые она видела. Разве не должны первые роды, наоборот, идти дольше? Но она плохо помнила, она вообще с трудом соображала. Боль накатывала волнами, одна волна за другой, а она тужилась, тужилась… Женщины вытирали ей лицо влажными полотенцами, гладили ее по рукам. Надсмотрщица, как всегда, только ругалась, она приказывала ей то дышать, то тужиться, а сама стояла наготове с полотенцем в руке. Младенец должен был вот-вот появиться на свет.

И вдруг сильная боль, а потом сразу большое облегчение, и словно из ниоткуда раздался тонкий плач. Женщины вздохнули, надсмотрщица нахмурилась.

— Слишком маленький. У тебя тщедушные дети. Но вот снова приступ боли, я Брюн вся опять напряглась.

— Ага, — надсмотрщица передала первого младенца другой женщине. — Второй! Хорошо!

Второй младенец орал во все горло. Надсмотрщица положила обоих на грудь Брюн.

— Приложи к груди, — сказала она.

Брюн понятия не имела, как это делается, тогда надсмотрщица повернула младенцев и ткнула соски им в ротики.

— Помогите ей, — приказала она женщинам, а сама обмыла Брюн. Остальные убирали тем временем зал.

К полудню Брюн снова была в своей комнате. Она без сил лежала на постели, с обеих сторон от нее посапывали младенцы. Она ничего не испытывала к этим существам. Она чувствовала, что младенцы ее… словно чужие. Да так и есть. Она их не хотела, какие-то чужие мужчины использовали ее тело, чтобы произвести на свет этих малышей. Двое младенцев. Брюн заснула. — Полгода никаких мужчин, — сказала надсмотрщица на следующий день. — Будешь кормить малышей. Один месяц будешь помогать с работой здесь, потом перейдешь в детские ясли. Там будешь пять месяцев, может, шесть, у тебя двойня. Потом в дом воспроизводства.

Полгода. У нее есть полгода для того, чтобы восстановить силы, найти способ вырваться отсюда, может, попробовать сообщить отцу, где ее искать.

Но в следующие дни Брюн снова пришла в отчаяние. Как же она поможет Хэйзел, если даже не знает, где та находится? Как ее найти, если она не может никого спросить? Брюн лежала без движения на кровати дни напролет, приходила надсмотрщица, заставляла ее двигаться… заставляла кормить младенцев. Грудь сильно болела, она никогда раньше не думала, что малыши могут так больно сосать грудь, сильнее, чем взрослые мужчины, ее возлюбленные. Но она чувствовала такую слабость, такую тоску, что только шипела от боли. Она даже не замечала, когда малышей забирали, ей их приносили только для кормления. Их прикладывали к груди, забирали, подмывали, меняли подгузники.

Однажды сквозь окна и двери подул прохладный ветер, принесший с собой запах нового урожая. И еще что-то очень знакомое. Брюн заерзала на стуле, малыши тоже зашевелились. Один из них потерял сосок и заскулил. Брюн автоматически сунула малышу грудь. Что же это такое было? Она снова задремала, но опять проснулась с новым порывом ветерка. Дубы, жнивье на полях. Охота. Вот, наконец! Открытие охоты. Перед большим домом собираются все три охотничьи группы, лошади в нетерпении бьют копытами землю, собаки скулят и рвутся с привязи, звон бокалов, голоса… Но даже в мыслях она видела себя молчащей, она не в состоянии ответить на приветствия гостей. На нее в недоумении смотрят друзья, они шокированы, они не могут понять, что с ней… Она стоит босыми ногами на гравии перед домом, все вокруг верхом на лошадях, у лошадей такие большие, тяжелые копыта, и они переступают с ноги на ногу прямо рядом с ней, рядом с ее босыми ногами…

Никогда она уже не будет дома. Снова ее затягивает спираль отчаяния… Но вдруг все остановилось. Нет. Она молода, впереди у нее целая жизнь. Леди Сесилия тоже жила без голоса, но она была к тому же слепа и парализована. И к ней пришла помощь, она, Брюн, тоже помогла тогда. И теперь она должна верить, верить, что ее родственники и друзья не оставят ее. Ей удалось выжить до сих пор, она родила двойню, родила без какой-либо медицинской помощи, и ничего, жива… Она выживет и дальше и еще поохотится. Она будет ездить верхом, будет разговаривать, а те, кто лишил ее голоса, будут ее слушать. Она подняла голову.

— Замечательно, — сказала вошедшая в комнату надзирательница и похлопала Брюн по плечу. — Многие женщины тоскуют после родов, особенно если рожают двойню. Но теперь тебе лучше. Теперь все будет в порядке.

Совсем она не в порядке, но кто знает… Брюн отбивалась от мрачных мыслей, она будет жить. На следующий день она сама потянулась к малышам, когда их принесли. Она даже не знает, кто это, мальчики или девочки. Отца она тоже не знает. Она посмотрела на младенцев. Мальчики. Два мальчика… у одного волосы светло-рыжего цвета, у другого темные, редкие. Она не видела в них ничего своего, но вспомнила, что один из пиратов был рыжеволос, у него еще была спутанная борода.

Малыши не вызывали у нее никакого, даже малейшего интереса, хотя раньше она с удовольствием играла с маленькими детьми. Ей казалось, что младенцы могут быть такими забавными, правда, постарше, когда научатся улыбаться. А к этим малышам она не испытывала никакой нежности. Они как… как звереныши, которые выросли в ее утробе и теперь еще живут за счет нее. Хорошо, хоть грудь не так болит, даже приятно, когда они отсасывают молоко из набухших грудей.

Она наблюдала за другими женщинами. Хотя они тоже были немы, но к детям относились с любовью, ласкали своих малышей, поглаживали их, смеялись, хоть и беззвучно, когда кто-нибудь из малышей делал что-то забавное. Шептали что-то, когда поблизости не было надзирательницы, рассматривали малышей других женщин, улыбались, кивали. Ее двойняшек тоже рассматривали, но она не хотела принимать в этом участие.

Теперь она могла вставать и должна была помогать в работе. Никогда раньше ей не приходилось заботиться о младенцах, тем более в таких примитивных условиях. Она никак не могла научиться заворачивать пеленки.