Филипп Палмер - Ничейный космос

Однако Клара никогда меня не запугивала, не вела себя, будто важная шишка. Она просто добивалась своего. Так было проще, мы обе знали, что делать, а точнее — что она хочет делать. Ведь иначе мне пришлось бы самой принимать решения, а я не могла — пребывала в состоянии юношеского экзистенциального страха…

Потом родители Клары собрались уехать за границу: ее отец получил работу в Германии, должность инженера по строительству мостов или что-то в этом роде; мать Клары и так была наполовину немкой. Когда Клара сообщила мне о своем отъезде, я расплакалась, стала уговаривать ее остаться, перейти в нашу семью. А она только смотрела на меня спокойным пронзительным взглядом. И ни разу не улыбнулась. Ни разу, представляете. Наконец она произнесла: «Не разыгрывай трагедию, Лена». И я разрыдалась еще пуще.

Я рассказала обо всем матери: мол, не смогу без Клары, жизнь без нее потеряет для меня смысл. А она ответила, что беспокоиться не о чем, что скоро я найду новых друзей. И тогда я снова чуть не выплакала глаза.

В день отъезда Клары я тоже плакала. Мать не на шутку испугалась за меня, ведь я не просто расстроилась — у меня случилась истерика.

Много лет спустя мы с Кларой встретились — на вечеринке у старых друзей. Нам тогда обеим было слегка за тридцать. Клара даже не узнала меня, да и сама она изменилась: не было пронзительного взгляда. Клара к тому времени стала матерью четверых детей — измотанной, но жизнерадостной. И она ничегошеньки не помнила о принцессе Эбоните и о Королевстве алхимиков. И обо мне.

А ведь я считала ее лучшей подругой.

Моим вторым близким другом тоже стала женщина — Хелен Кларк, мы вместе изучали историю в Эдинбургском университете. Ни я, ни она не были родом из Шотландии и точно не знали, почему выбрали именно этот университет, почему забрались так далеко от дома. Но время учебы вспоминается мне как нечто волшебное. Главная достопримечательность Эдинбурга — замок на горе, нависающий над городом, над зданиями в георгианском и викторианском стиле. Мы изучали историю Эдинбурга, прочли все книги, события которых происходили в этом городе — «Странная история доктора Джекиля и мистера Хайда», [1] Роман Р.Л. Стивенсона. — Здесь и далее примеч. пер. «Тайные записки и признания оправданного грешника» [2] Роман Дж. Хогга. и детективы Иана Рэнкина. И какую бы книгу я ни прочла, вслед за мной ее проглатывала Хелен.

Я обожала историю, читала взахлеб, не забывала ни единого факта. Но настоящим ученым была именно Хелен. Она пришла в наш университет, осененная сиянием славы. Все знали, что ей предлагали место в Оксфорде, но она отказалась. Я как-то была у Хелен в гостях: занавески в доме шелковые, в каждой комнате милые безделушки — и ни пылинки. Все разговаривали с иронией, не спеша, обстоятельно. Ах, какая это была семья. Мои-то родители — из деревни, из них так и перла энергия, они постоянно устраивали игры по праздникам. Как я хотела, чтобы на их дом свалился метеорит, и они погибли быстро, безболезненно и геройски. Тогда бы меня удочерила семья Хелен.

На выпускных экзаменах Хелен получила заслуженную четверку, а я — оценку «отлично», а также заверения преподавателей, что меня ждет большое будущее. После этого, однако, мы с Хелен стали общаться все реже. Она вернулась домой, не попрощавшись, и ни разу не приехала на встречу выпускников. И десять лет спустя я все еще писала ей длинные письма (да, письма, не электронные, а на бумаге!), в деталях рассказывала о своих интеллектуальных начинаниях и неудачах, о проблемах с парнями, излагала взгляды на жизнь. Хелен ни разу не ответила. Мы, бывало, созванивались с ней, но вживую встретиться не получалось никак.

Потом до меня дошел смысл происходящего. Я перестала писать Хелен письма, звонить. Сейчас я даже не могу вспомнить ее лица, но помню то особое чувство, будто мы были великой парой, инь и ян, правое и левое, две половинки одного целого.

А оказалось, что все не так. Дружба закончилась, мы стали чужими.

Если честно, мне до сих пор больно вспоминать об этом. Почему Хелен не родилась в семье победнее? Как она могла вычеркнуть меня из своей жизни?

Естественно, я жила дальше, заводила новых друзей, но они не становились мне по-настоящему близки. Не было той насыщенности в отношениях.

И на социальную неприспособленность тут не сошлешься. Напротив, я была в меру разговорчива, природа не обделила меня чувством юмора. Я легко сходилась с людьми. В общем и целом, общение со мной доставляло удовольствие.

Но сближаться с людьми не выходило. Что-то во мне постоянно сопротивлялось. Наверное, неудачный опыт прошлых лет — сначала Клара, потом Хелен… Или, может быть, я стала чересчур независимой.

Моего третьего друга (и любовника) звали Том. Он был не такой, как все, особенный. И он не бросил меня.

Теперь, когда я вспоминаю о нем, мне кажется, будто это я его бросила.

В детстве веснушки меня красили. Все так и говорили: «Ой, гляньте, какая прелесть!» или «Что за симпатичные веснушечки!» Я принимала эти слова за правду. Возможно, они и были правдой. Но теперь… Веснушки — прелесть? Что за бред!

Они — проклятие!

Резковато? Пожалуй… ну ладно, ладно, подростком я воспринимала их вовсе нейтрально. Что меня раздражало, так это очки в квадратной оправе — к ним-то нейтрально относиться нельзя, когда у ровесников в ходу контактные линзы. Однако дефект зрения у меня был какой-то особенный: сочетание астигматизма и миопии, линзы никак не поставишь. Ну просто полный комплект уродины: очки, веснушки и бледная кожа, которая никогда не загорает — только сгорает.

Как-то летом, когда мне было четырнадцать, мы с семьей выбрались на пляж. Вечером обгорелая кожа слезала с меня целыми лоскутами. Я ревела, от слез саднило ожоги на щеках. А ведь мама говорила: «Шла бы ты в тенек…»

В шестнадцать я обгорела так, что вынуждена была два дня проваляться в постели. Мама лишь буднично так заметила: «Ну, доча, я ведь предупреждала…»

Как-то я прочла в одном журнале статью о том, что веснушчатым солнечные ванны вообще противопоказаны. Значит, во всем были виноваты веснушки.

Не то чтобы я была глупая или беззаботная. Я вовсе не подставлялась намеренно под палящие солнечные лучи. Мне только казалось мучительно трудным носить летом панаму, длинные юбки, держаться в тени. Лучше б я родилась вампиром — тогда бы моя опасная и злая натура хоть как-то компенсировала страдания. Так нет же, я была просто бледной девчушкой. И вдобавок веснушчатой. Вы когда-нибудь слышали, чтобы у вампиров были веснушки?!

Вывод: веснушчатые люди — прирожденные неудачники.

Что еще хуже, на солнце веснушек становилось больше. Иногда летом я покрывалась пятнами, будто какое-нибудь инопланетное чудище из «Стар-трек». В двадцать лет я смирилась со своей внешностью: что ж, очки и веснушки — мой крест, они определят всю мою дальнейшую жизнь. Я смирилась с тем, что никогда уже не стану классной, сногсшибательной Леной, у которой ум острее бритвы. Я приготовилась стать просто бедной замухрышкой.