Наталия Некрасова - Ничейный час

ХОЛМЫ

Когда постаревший снег становился крупнозернистым и рассыпчатым, когда на южных склонах холмов он превращался в лед и начинал подтаивать днем и к ночи застывать серебристо-хрустальным кружевом, когда днем звенела капель и тенькала синичка, а рассвет был малиново-розов, когда ветер прилетал из-за Стены, неся предчувствие весны и странное томление, в Королевском холме начинали готовить коней для весеннего Объезда. Коней лунной масти, крепких, гордых.

Когда весна вступала на землю Холмов, и под ее босыми стопами таял снег, обнажая прогалины с пожухлой травой, сквозь которую пробивались днем золотые головки мать-и-мачехи, а ночью — первого луноцвета, тогда из Королевского холма выезжал король со свитой и ехал по ходу солнца на север, то догоняя весну, то обгоняя ее.

Когда король приезжал в Медвежий холм, с ним на север приходила весна.

Так вышло, что Майвэ приезжала с отцом в Медвежий холм весной и оставалась там до осени, когда небо начинает звенеть от тоски улетающих к югу птиц. Это означало, что из Королевского холма уже выехал Объезд, и скоро за ними с матерью приедет отец и отвезет их на юг, в Королевский холм. Холмы по левую руку Майвэ видела всегда весной, а по правую — осенью. Медвежий Холм был холмом ее лета, а Королевский — холмом ее зимы.

Майвэ родилась в Медвежьем Холме в ничейный час, и в Королевский Холм впервые попала лишь когда ей сравнялось пять лет. Родилась она хорошенькой, беленькой, румяной, черноволосой как отец и зеленоглазой, как мать. Прямо как в сказке Дневных про принцессу и семерых Ночных братьев из Холмов — "уронил раненый олень кровь на снег, и спустился ворон попробовать крови. И увидела королева алую кровь, белый снег и черное вороново крыло и воскликнула: "Ах, если бы родилась у меня дочь белая, как снег, румяная, как кровь и с волосами как вороново крыло!" Такой Майвэ и родилась, только в этой сказке где-то явно был еще и зеленый лист — иначе откуда таким глазам взяться?

Все дамы и служанки Нежной Госпожи сюсюкали над ней, ахали и охали — ах, какая красавица! Покакала, ах, какая умничка! Ой, покушала как хорошо, молодец какая! Ой, заснула! Нежная Госпожа гоняла их как куриц, но они все равно постоянно баловали ее и тискали, и болтали лишнее.

Отца она в те времена видела два раза в год, во время Объезда, но ей уже успели сболтнуть, что на самом деле-то она принцесса, но злая Тэриньяльтиха выгнала ее мать из Королевского холма, чтобы потом корону отдать своему сыну, белому как подземный червяк. Нежная Госпожа нещадно бранила служанок и била их по щекам, но слово уже было сказано.

Матушка Сэйдире Лебединая Дама в Медвежьем Холме была в тени, главными тут были Нежная Госпожа и Дед. Потому Сэйдире Лебединая Дама предпочитала жить в своем малом холме, Лебедином. Однако, это уединение было призрачным, потому как Лебединый холм стоял напротив Медвежьего, на другом берегу озера Ткачихи, его было видно. Часто мать забирала Майвэ к себе или сама приплывала на белой ладье, похожей на лебедя в сопровождении своих воинов, дам и девиц.

Майвэ очень нравилось скользить по озеру в тихую погоду, когда весла вонзались в воду почти бесшумно, и лебеди плыли наравне с ладьей, словно были свитой благородной Лебединой Госпожи Сэйдире и ее драгоценной дочери.

А на берегу со стороны Медвежьего холма их уже ждала Нежная Госпожа со свитой, своим Жемчужным ожерельем. И, конечно, дамы, служанки и няньки, встречая Майвэ, кудахтали — ах, наша юная госпожа приехала! Наше чудо, наша принцесса!

Нежная госпожа Диальде, Дама Зеленых Рукавов, держала маленький двор и в Медвежьем холме. И двор этот утонченностью манер и изяществом забав не уступал королевскому. Его называли Северной жемчужиной. Именно сюда приезжали лучшие певцы, музыканты, танцоры, художники и мастера Холмов. Именно здесь Нежная Госпожа ради внучки устраивала состязания в искусствах и воинские турниры, и именно здесь рождались лучшие песни и повести своего времени.

И Сэйдире, Лебединая Дама, и Нежная Госпожа Диальде души не чаяли в Майвэ, но Дед не давал дочери баловать девчонку, привнося в ее воспитание необходимую суровость. "А в Королевском холме пусть папаша с ней разбирается, — говорил Дед".

Король был слишком добрым папашей…

Именно принцессой ее всегда называли, как бы ни бранилась Нежная Госпожа Диальде. Даже если никогда ей не стать королевой Холмов, дитя это — чудо чудесное! Ведь матушка ее Дневная, да не простого рода — тут уж выдумкам не было предела — а батюшка король, и маг, и внук самого господина Тарьи Медведя, а тот уже второй человеческий век живет!

Кровь Медведей — сильная, густая — сказалась в ней неизбежно. И Дед, и Нежная Госпожа, которую рядом с Дедом невозможно было называть бабкой, поняли это быстро. Но Майвэ не помнила другой луны, потому привыкла к ее багровым лучам. И о том, что в землях Дневных все плохо, говорили с самого ее рождения. Она привыкла к этим словам тоже.

Майвэ воистину была наследницей своих родителей. То, что она, как бы сказали Дневные, выродок, обнаружилось довольно скоро после ее рождения. И Дед с Нельруном взялись за девочку всерьез, не смотря на протесты госпожи Диальде и Сэйдире.

— Молчать! — рявкнул он только один раз, когда обе они, как чайки на птичьем базаре, налетели на него. — Времена уже и так злые, а будут волчьи. Луна давно кровью течет, если не заметили. Так что чем больше будет знать, тем вернее выживет, поняли, дуры? Она нашей крови, Медвежьей. Сила у нее в крови, густая у нее кровь, тяжелая. Сожжет ее, если не обучить. Да и ты, невестушка драгоценная, тоже еще добавила ей в кровушку. Цыц! Не так, что ли? А ты вспомни, как вы с внучком моим сюда приехали, что с вами по дороге было? А? То-то. Молчи и не лезь, поумнее тебя люди займутся. Ваше дело — дамское, вот тонкостям да хитровывертам вашим ее и учите. А я ее кровь буду воспитывать. Зазнаться не дам. Синяков и шишек она у меня нахватается, это точно. Молчать! Зато будет знать, что делать, когда припрет. Голова у ней хорошая, жаль будет, если даром пропадет или свихнется, когда сила в ней играть начнет.

Да и госпожа Сэйдире была почти уверена, что от нее, выродка, не может родиться обычного ребенка. И, надо сказать, это ее печалило. С тех пор, как луна стала кровавой, Сэйдире не знала покоя. Ее мучили дурные сны — Ночным хорошо, они не видят снов. Ее томили нехорошие предчувствия. И единственный в Медвежьем Холме, с кем она могла говорить об этом, был Нельрун, жилистый, сухой и темный как щепка. Потому, что у Нельруна половина лица была мертвой, и глаз на мертвой половине видел не только то, что видит обычный глаз. Нельрун, как и Сэйдире, видел тени. Однажды в Лебедином Холме они говорили об этом. Они были Дневные, и порой не спали днем, глядя на лазурное зеркало озера под лазурным холодным небом осени. День пока еще был прежним, а ночью небеса были кровавыми. Днем еще можно было думать, что все по-прежнему.