Яна Завацкая - Дороги. Часть первая.

Иволга, кажется, совсем раскисла. Глаза больные, ввалившиеся, вид такой, будто она вот-вот упадет. Ильгет подсела к ней, взяла ее руку в свою. Иволга посмотрела на нее, в глазах мелькнуло что-то вроде благодарности.

Что тут скажешь? Иволга не рассказывала подробностей, и расспрашивать было неудобно. Все, что она сочла нужным сказать — было уже сказано для всех. Анри не сдался, вот все, что она сказала. Он хорошо умер.

Ильгет посмотрела на Дэцина. Тот держался неплохо. А ведь это ему предстоит сообщать невесте Анри...

Зачем мы собираемся здесь? — подумала Ильгет. Ведь сидим и молчим. Просто так. Начнем говорить о чем-нибудь, кто-то рассказывает о своих приключениях, потом невольно речь заходит об Анри — и все замолкают снова. Слишком уж мы привязаны друг к другу. Как будто дыра образовалась между нами, и ветер свистит... Ты чувствуешь сквозняк оттого, что это место свободно. А ведь они должны привыкнуть... ведь каждый раз теряют кого-нибудь. Да в общем-то, все нормально держатся, только Иволга раскисла, но она с Андорином работала, и кто знает, что она пережила, когда пыталась его спасти, что она увидела... Она ведь сама не расскажет. Иволга вообще не слишком разговорчива и доверчива.

— Давайте, ребята, что ли... — Ойланг взял гитару. Показалось, что аккорд слишком громко и неуместно разрезал тишину.

Идет отсчет,

И стрелки падают назад,

И отражает циферблат

Разогревающий каскад

И ток в сплетеньи.

Я ухожу.

И оставляю за собой

Рассвет и берег голубой,

Часы, глаза, ступени лестниц, окна, тени.

Пели уже все, негромко, только Иволга молчала.

И новый счет

Мне предъявляет пустота,

Мне этот счет не наверстать,

И я ползти уже устал

Сквозь мрак бездонный.

И в мире ночь.

И звездам хочется звенеть,

Но там, где ярче звездный свет,

Там ближе смерть.

И нам не спеть

В ее ладонях.

Странное дело, петь не хотелось. Но пели все, словно чтобы заполнить тягучую эту паузу, преодолевая себя, будто песня была лекарством, горьким, но необходимым. И когда допели, Иволга неожиданно сказала.

— Дайте мне.

Ойланг слегка опасливо протянул ей инструмент. Иволга заиграла, склонила голову и вдруг запела слегка хрипловатым, надтреснутым голосом.

Я боюсь слова «Бог»,

Лучше слово «Судьба»,

Но когда в небесах

Не хватало лица,

Я возжаждал Тебя...

Сердце Ильгет замерло. Она физически чувствовала, как тяжело Иволге петь. Глаза ее заблестели, наполнились слезами, но ни одна слеза не выкатилась на лицо, голос иногда дрожал предательски, но тут же, зло сощурившись, Иволга выравнивала мелодию.

Мы же зерна, которые

Всходы дадут,

Странным образом встав,

Вот вся вера моя -

Из земной темноты.

Так оставим же все

На пятнадцать минут,

Ну хотя бы на десять,

Забыв обо всем,

Что не Ты.

Прошло две недели, а Ильгет все еще не могла поверить, что жива, что вернулась на Квирин. Она снова занималась с Сантой — надо снять последствия психоблокировки. Программа тренировок, сказал Дэцин, продолжится после Нового Года. Ильгет могла отдохнуть и восстановиться.

Она не ела мяса — приближалось Рождество. Бойцы ДС разбрелись по семьям и больше не встречались. Как-то не хотелось... Только с Иволгой Ильгет часто разговаривала через Сеть, иногда и с Арнисом, тренировки еще не начались, и у них не было повода встретиться. Ильгет вполне обжилась в Коринте, чужая помощь ей не требовалась.

Хотя настоящие тренировки еще не должны были начаться, Ильгет каждый день ходила в спортзал, качала мышцы, училась плавать, бегать, развивала гибкость. В следующий раз будет еще сложнее, придется воевать по-настоящему. На весну ДС планировала окончательную акцию, полное освобождение планеты.

— Я убивала, — сказала Ильгет на исповеди. И замолчала. Говорить об этом не хотелось.

— Во время акции? — уточнил отец Маркус.

— Да.

Ей было тошно. Операция проведена успешно. Она выжила. Только вот радости от этого нет никакой. И снится черный кровавый разрез на шее клерка, вывороченное мясо...

— Это не грех, Ильгет.

Она вздрогнула.

— Но...

— Я знаю, это страшно, — спокойно сказал отец Маркус, — но это не грех. В оригинале Библии используются два слова в значении «убивать». Одно из них стоит в заповеди. Это убийство, совершенное по личному решению, из личных мотивов. Это грех. Второе используется для обозначения убийства на войне и казни преступников. Это не является грехом.

— Я... — Ильгет заплакала, — я своими руками убивала. Я не могу... И еще при взрыве сколько погибло. Я не могу так! — вырвалось у нее.

Отец Маркус положил ладонь ей на руку.

— Успокойся, Ильгет. Успокойся. Давай помолимся. Призовем Святого Духа.

Они замолчали. Ильгет не молилась. Но перестала плакать.

Все будет хорошо, сказал кто-то, и были эти слова безрадостными. Никакого объяснения в них не было, ни оправдания. Просто так — все будет хорошо.

— Господь даст тебе мужество, Ильгет.

Ильгет не очень жалела, что пропала поэма, написанная на Ярне. Она и никогда не жалела о своих творениях. Всегда ведь можно написать что-то новое. И поэму она почти полностью восстановила по памяти. И вообще писала очень много. Такого состояния у нее никогда еще не было на Ярне, да и до акции, пожалуй, хоть она и писала что-то, но было все же не так. Слишком тяжело. Слишком много тренировок. Сейчас она почти все время одна, да и делать-то особенно нечего. Отчет об акции Ильгет написала еще в первую неделю. Дозорная Служба собирала все возможные сведения о сагонах, сюда относились и все сны, и галлюцинации, и душевные переживания бойцов, побывавших на зараженной планете. Разумеется те, что могли быть хоть частично отнесены к сагонскому влиянию.

Ильгет бродила по Набережной, по Бетрисанде. Снег выпадал временами, в основном же было мокро и холодно, с моря дул пронизывающий зимний ветер. Однако Коринта нравилась Ильгет и такой. Как, впрочем, и многим, на Набережной всегда было людно. Любая непогода и холод в Коринте все же куда лучше замороженного вечного холода Пространства. Заходила Ильгет и в «Синюю ворону», пропустить стаканчик вина или поесть мороженого. Одна — а почему бы и нет? Здесь и этому никто не удивляется.

Потом Ильгет возвращалась домой. Тренировалась в спортзале, читала, смотрела, слушала что-нибудь — если не хотелось писать, а хотелось теперь почти всегда. После двух-трех часов работы мысль как-то иссякала, Ильгет уставала и принималась за потребление плодов чужого творчества.

И наступило Рождество.