Вячеслав Шалыгин - Инстинкт гнева

— Мужики говорят, командир в эфире орал во всю глотку, — медик опустил воротник зеленоватой куртки и устало вздохнул. — Лядские сугробы. Есть курить?

— Легкие, — спасатель протянул ему пачку „Золотой Явы“. — Что орал-то?

— Пытался развернуться и до полосы дотянуть. — Фельдшер вытянул из пачки сигарету и похлопал по карманам. — А огонь? Даже когда они начали елки крыльями косить, все надеялся на что-то. Вот ведь беда-а…

— А что он конкретно кричал? — Спасатель протянул ему прозрачную китайскую зажигалку.

— А х-хто его знает? — Медик чиркнул колесиком, прикурил и „рефлекторно“ сунул зажигалку в карман. — Диспетчеры сами в шоке. Орал, говорят, и точка.

— Может, его террористы… того? — спасатель небрежно изобразил человека с ПЗРК на плече.

— Вроде нет. — Фельдшер пожал плечами и неловко перехватил соскользнувший ремень походного саквояжа. — Человек из САБа что-то про лед на элеронах говорил. Видишь, снег валит. Плохо „незамерзайкой“ обработали, наверное. А я думаю, судьба у них такая.

— У всех?

— Получается, да.

— Ну-ну, — спасатель вытянул шею и, прищурившись, уставился куда-то в снежную темноту. — Не тебя там зовут?

— Где?

— Вон, где свет.

Спасатель приподнялся и указал на кусок фюзеляжа, воткнувшийся в землю на опушке леса. Фельдшер проследил за его жестом и проворно вскочил.

— О, точно! Шеф маячит. Ни минуты отдыха. Иду, Борис Иванович!

Второпях он запнулся о ближайшего мертвеца и едва не свалился в черный от сажи снег. Поскольку все внимание медика было сосредоточено на начальстве, а конвульсивное движение пальцев руки пострадавшего было минимальным, фельдшер его не заметил. Зато его заметил спасатель. Он вновь оглянулся по сторонам, отбросил окурок и присел над обгоревшим пассажиром. Некоторое время он просто сидел и наблюдал, как на остатках одежды погибшего тает мокрый мартовский снег, затем ухватил труп за плечо и легко перевернул.

Мертвец уже не выглядел пережаренным куском мяса на переломанных костях. Руки и ноги выпрямились, плоть стала мягкой и податливой. Обгоревшее лицо пассажира тоже менялось на глазах. Поначалу изменения скрывал слой снега, но затем в сплошной белой маске протаяла маленькая дырочка, — напротив рта — из которой вырвался легкий парок. Еще через несколько секунд снежная маска сползла по щекам, и спасатель увидел лицо оживающего человека. Было оно вовсе не обожженным, а вполне целым и здоровым, только раскрасневшимся, как после бани. Спасатель открыл найденный паспорт и сверился с фотографией.

— Юрий Михайлович Шуйский, — нараспев прочитал спасатель. — Какую-то фамилию вы себе выбрали, мастер, несерьезную. Вот раньше у вас были: Блэксворд, Моргенштерн, Хельм. Сплошной звон металла. Боевые были фамилии, звучные.

— Хамелеон… — хрипло выдохнул Шуйский, пошарив вокруг мутным, невидящим взглядом. — Я… был… прав. Самолет… почему он упал? Это… сделал… ты?

— Если бы это сделал я, вы погибли бы сразу, милорд, без мучительного, но бесполезного воскрешения. Нет, все случилось само собой. Правда, я знал, что это произойдет.

— Тебе сказал… Смотритель?

— А что ему оставалось? У меня и немые говорят. Все цепляются за жизнь. И люди, и звери, и даже такие твари, как вы.

— Ты убил Смотрителя? Их убивать… нельзя… даже тебе.

— Знаю. Если вас это так волнует — он жив. Я поступил по-джентльменски. Смотритель сдал вас, мастер, и спокойно улетел в деловую командировку. Алиби ему обеспечено. Я же остался здесь, прошу ненавидеть и бояться!

„Спасатель“ развел руки в стороны и театрально поклонился.

— Я… заплачу большие деньги… я…

— Не смешите, милорд, — „спасатель“ стер с лица гримасу шута и поморщился. — Я не такой идиот, чтобы покупать себе смерть. Я и есть смерть. Во всяком случае, для вас. Таков уж мой крест.

— Чего же ты ждешь?! — Шуйский оперся на локти и чуть приподнялся. — Добивай!

— Я жду, когда у вас восстановится зрение, мастер, — наклонившись к нему, понизил голос „спасатель“. — Мой личный кодекс чести требует посмотреть врагу в глаза, прежде чем убить его. Не правда ли, благородно по отношению к приговоренному? Дать ему шанс увидеть напоследок небо и своего палача! Ведь это будет ваша реальная смерть, такое зрелище увидишь только раз в жизни. Но ваши глаза пока похожи на белок глазуньи. — Он выпрямился и добавил уже спокойнее: — Времени целая вечность, я подожду.

— Думаешь, напугал?

— Думаю, нет. Это что-то меняет?

Мастер Шуйский, обессилев, упал на снег и попытался смежить воспаленные веки, но они не послушались. Мутные глаза постепенно становились прозрачнее, но казалось, что он по-прежнему ничего не видит. Взгляд его был устремлен к серым, сыплющим мокрым снегом небесам.

„Спасатель“ медленно, явно рассчитывая на реакцию со стороны будущей жертвы, вынул из кармана сине-оранжевой куртки дюралевый обломок. Хотя бы боковым зрением (оно уже наверняка восстановилось) Шуйский был обязан увидеть это импровизированное оружие, но реакции с его стороны так и не последовало.

— Да, мастер, выдержки вам не занимать, — „спасатель“ усмехнулся. — Но вы меня все равно видите. Я читаю это в ваших предсмертных мыслях.

Хруст и чавканье воткнутого и провернутого в глазнице обломка растворились в хрусте снега под ногами нескольких спасателей, вывернувших из-за большого куска фюзеляжа.

— Что у тебя?! — окликнул один убийцу.

— Три двухсотых! Двое обгорели, зато один будто только родился. Но все равно ему не повезло, на осколок напоролся.

— Понятно. Царствие им всем небесное. У тебя носилки есть?

— Сейчас принесу. Пакуйте пока.

— Ага, давай, — подошедший ближе спасатель заглянул в лицо Шуйскому. — Ну, точно не повезло мужику. На вид-то совсем целый, мог бы выжить.

— Мог бы, — согласился убийца и, подняв воротник, пошагал сквозь запоздалую мартовскую метель в направлении „уазика“, все-таки застрявшего в холодной грязи.

Примерно на половине пути до „санитарки“ одежда и лицо „спасателя“ стали грязно-серыми, в точности как подтаявший снег вокруг, а силуэт, казалось, потерял определенные очертания. С каждым шагом загадочный оптический эффект усиливался, и то, что странный убийца поравнялся с машиной, можно было определить лишь по следам на снегу…»

…Смотритель проснулся свежим и бодрым. Стюардессы очень кстати начали разносить ужин, и провидец понял, что основательно проголодался. Вопреки опасениям, кусок в горле не застревал, а красное вино не напоминало о залитом кровью салоне упавшего самолета. Да оно и понятно. Не будь у Смотрителей своего рода иммунитета к мукам совести, они сходили бы с ума после первой же реализации вещих снов. Но этого не случалось. Никто из провидцев не вспоминал о предвидениях после их воплощения в текущей Реальности. Так было и сейчас. Мастер умер? Его проблемы. Его и Цеха. К Смотрителю претензий быть не может, он волен рассказывать о снах или нет, по собственному усмотрению. Если Хамелеон не выдаст, все будет шито-крыто. А ему выдавать союзника не резон. Сам же сказал: «Можешь еще понадобиться». К тому же, так было предсказано в следующем вещем сне. В том самом, где Совет Цеха обратился к провидцу с просьбой найти детектива для «усиления» опергруппы бригадира Островского, занятой поисками Хамелеона. Стали бы они обращаться, подозревая Смотрителя в предательстве?