Александр Зорич - Завтра война

Приказ: явиться незамедлительно!

Я нехотя вполз в кабинет, от одного воспоминания о котором у меня сжимались кулаки.

Федюнин встретил меня долгим, нехорошим взглядом исподлобья.

– Садись, Пушкин.

Я сел.

Федюнин молчал. Я молчал.

Минуты через три каперанг спросил:

– Пушкин, ты не хочешь письменно отказаться от своего заявления?

– Какого заявления, товарищ каперанг?

– Ёлкин дрын, да какого же, а?! Разумеется, насчет Иссы Гор!

– Не хочу, товарищ каперанг.

– В таком случае поздравляю, – замогильным голосом сказал Федюнин и протянул мне… мое заявление со своей размашистой визой и печатью факультета!

– Товарищ каперанг!.. – Меня, если честно, душили рыдания. – Товарищ!.. Я даже не знаю…

– Понял, понял. – Федюнин грустно улыбнулся. – Можешь ничего не говорить.

Куда там, ничего не говорить!

– Спасибо, Вадим Андреевич! Большое человеческое спасибо! Я знал, я был уверен, что вы войдете в наше положение! Вы себе представить не можете…

И я пустился объяснять ему, что благодарность моя не имеет границ. Ну то есть никаких. И если эти границы вдруг сыщутся, я буду последней скотиной. И много чего еще в том же духе.

Федюнин деланно кивал. Дескать, понятно-ясно. Когда я наконец закончил и замолчал, пожирая каперанга влюбленными глазами, он тихо сказал:

– Пушкин, в качестве благодарности сделай, пожалуйста, одну вещь.

– С радостью, товарищ каперанг!

– Я вчера, наверное, не в настроении был. И насчет Конкордии я тебя неправильно… ориентировал. Наша дружба с Конкордией, похоже… будет только крепнуть. Так что прошу тебя забыть о нашем вчерашнем разговоре. И никогда никому о нем не рассказывать. Обещаешь?

– Конечно! То есть так точно!

– Хорошо. А теперь можешь отправляться к Туровскому за второй подписью.

Будь я малость поумнее, я бы задался вопросом: «А почему все-таки Федюнин такой грустный?»

Но, конечно же, тогда я этим вопросом не задался.

Остаток лета я работал как вол.

Уже знакомый мне Восточный Ремонтный сектор Колчака преображался на глазах. За несколько дней миллионы контейнеров, которые под конец перестали помещаться в ремонтных боксах, так что их складировали прямо под открытым небом, растаяли как дым. «Андромеды» потрудились на славу – и в боксах вдруг стало пустынно, безлюдно и гулко.

Первую неделю своей контрактной работы я помогал интендантскому взводу разгружать Семнадцатый бокс.

Вторую неделю я провел разнорабочим: мы азартно крушили и рушили освобожденный бокс вместе с четырьмя соседними. Специальной демонтажной техники почему-то не сыскалось. Стены ломали обычными танками, а обломки растаскивали шагающими погрузчиками.

А в начале третьей недели меня после короткого инструктажа приставили к пеноструйной машине: страховидному агрегату, похожему на слона с четырьмя хоботами.

Мы строили нечто новое и огромное. Судя по размерам – ангар для авианосца. Но, как легко сообразить, ангары для авианосцев никто не строит. А потому нам, рядовым рабочим, оставалось гадать, кому и зачем в непосредственной близости от летного поля понадобилось ставить несколько десятиэтажных корпусов, образующих при взгляде сверху исполинский шестиугольник с километр в поперечнике.

Что это? Гостиница? Казарма? Новый штаб флота?

Так нам и сказали! Как и всё в космопорту, стройка была секретной, совершенно секретной. Повсюду сновал осназ со своим назойливым жужжанием. «Предъявите пропуск», «Назовите пароль», «Стой, сканирование радужки!» и «Стой, обыск!».

Но платили действительно хорошо. Я бы даже сказал, для моей отсутствующей квалификации – подозрительно хорошо.

Правда, особая квалификация оператору пеноструйной машины и не требуется – в штатных ситуациях этот механический слоник работает в полностью автоматическом режиме. Но прислеживать как бы он кого не затоптал или не закатал в шар строительной пены кто-то все-таки должен.

Вот я и прислеживал.

А двадцать пятого августа, когда уже шли отделочные работы и из морского терминала начала поступать новенькая мебель, все мы наконец сообразили: да это же госпиталь, братцы!

Огромный госпиталь. На несколько тысяч коек. С бесчисленными операционными, с мощными гибернационными машинами, фармацевтическими лабораториями, протезным цехом и неизбежным в подобных учреждениях моргом.

Так-то вот. Мало, оказывается, у нашего флота госпиталей, клиник, санаториев и профилакториев. Поэтому надо построить еще один, громадный – прямо в крупнейшем военном космопорту Европы.

Куда мир катится?

Почему-то я ждал, что в сентябре грянет буря. Подозрительно голубым было небо над Академией, чересчур веселенькими и бодрыми показались мне однокурсники.

Но сентябрь прошел – и ничего не случилось.

И в октябре ничего не случилось тоже.

Мы снова учились. Изо дня в день, по шестнадцать часов в сутки.

В ноябре я окончательно забыл о ящиках с нагрудными знаками, которые очередная «Андромеда» увезла из Колчака на борт безвестного транспорта.

Забыл о странном поведении Федюнина.

И о том, что в двадцати километрах от нашей Академии стоит – огромный и безлюдный – госпиталь с законсервированным до времени моргом.

Да и как было обо всем этом не забыть, если наши с Иссой документы наконец попали в Комитет по Делам Личности?

Если на очередных учениях у моего «Горыныча» заглохли оба двигателя и я, не рискнув катапультироваться над ледяными водами Атлантики, еле дополз на безмолвной машине до заброшенного аэродрома в Норвегии?

Если наконец во второй декаде ноября командование факультета решило устроить для нас большую прогулку на обратную сторону Луны – крупные учения, по итогам которых, между прочим, нет-нет да и отсеивали с выпускного курса пару-тройку кадетов?

После обеда нас проинструктировали по поводу сценария завтрашнего учебного вылета и отправили по каютам.

Но мы были уже стреляными воробьями. Чтобы учения да без какой-нибудь подковыки? Держи карман шире! Сигнал тревоги на «завтрашний» учебный вылет мог раздаться в любую минуту.

Только мы расслабимся, засядем за нарды и шахматы – а тут и тревога. А может, за полчаса до отбоя. Или через полчаса после.

Будь бдителен, кадет! Что, если завтра война? А если сегодня?

Поэтому мы с Колей улеглись на свои застеленные кровати, не раздеваясь и даже не разуваясь. Он взялся было снова мусолить «Актуальные проблемы межзвездной энергетики», но тут к нам в каюту без стука вошел Володя Переверзев.

– Что я вам сейчас расскажу!.. – сказал он, делая большие глаза.

Володя умеет превратить любую издыхающую муху в большого информационного слона. Умело воспользоваться этим предлогом, чтобы навязать беседу. А потом ловко свернуть на свою излюбленную колею: знали бы вы, какая моя Настена умница, какая она красавица-разумница, как я скучаю по ласковой девочке и т. д.