Генри Олди - Изгнанница Ойкумены

– Все хорошо, Лейла. Понимаешь?

Служанка кивнула – без особой уверенности.

– Иди, уложи Артура. И сама ложись. Ночь на дворе.

Она вышла в коридор вместе с Лейлой; подождала, пока та убедится в отсутствии чудовищ, и вернулась обратно. Сна, естественно, – ни в одном глазу. Принять снотворное? Выйти, совершить моцион? Ну и денек! Не придя к какому-то решению, Регина активировала спрятанный в бюро терминал. Сунулась в базу, нашла раздел «развлечения». Фильмы, интеркниги… Музыка. Что-нибудь из «релакса»? Пожалуй…

Стук в дверь раздался на середине «Сюиты моря» Деларю.

– Да! – терминал исчез в недрах бюро. – Кто там?

– Лейла, господжа…

– Чего тебе еще?

Служанка маячила на пороге, кусая губы.

– Артур?

– Артур спать, господжа.

– А ты почему не спишь?

– Матид-ханум…

– Матильда Клауберг? Она меня зовет?

– Звать! – просияла Лейла. – Ошень звать!

Что это комиссарше приспичило? Ох, дождется…

– Ладно. Пошли.

Они спустились на первый этаж, к выходу из посольства.

– Матильда ждет меня на улице?

– Улиса. Тут.

Снаружи горел тусклый фонарь. Настоящий, масляный – не имитация. Меры против цивилизационного шока – как же, знаем. Поодаль, куда не доставал зыбкий свет, маячила темная фигура.

– Матид-ханум! Вот.

Оставив служанку у дверей, Регина спустилась по ступенькам. В темноте фигура «комиссарши» выглядела не столь внушительно, как днем. Ночь скрадывала очертания.

– Вы хотели видеть меня, госпожа Клауберг?

– Хабиб-ханум?

Чужой голос. Это не Матильда!

– Я – доктор ван Фрассен. Кто вы, и что вам нужно?

Цепкие пальцы ухватили за руку – не оторвать. Женщина в накидке, скрывавшей большую часть лица, затараторила по-шадрувански. Регина не понимала ни слова. Пальцы говорили яснее – с настойчивостью одержимых они тянули доктора ван Фрассен за угол здания. По инерции Регина сделала несколько шагов. Фонарь скрылся из глаз, зато на стене ожило желтое, словно глаз Фриды, пятно – окно ее спальни.

Тени вокруг пришли в движение. Крепкая ладонь зажала рот.

– Хабиб-ханум?

Для ментальной атаки нужна доля секунды. Паралич двигательных центров, отключение сознания… Удар рухнул в пустоту. В космический вакуум. Державший ее человек был неуязвим. Проклятье! – да его просто не было. Физическое насилие, и никакого мозга. Потеряв душевное равновесие – так, промахнувшись, спотыкается боец на ринге – Регина забилась пойманной рыбой, силясь вырваться. Тени заплясали, надвинулись со всех сторон. Грубо завернули руки за спину: не дергайся!

Запястья стянула веревка.

Отчаянный, резкий звон – это разлетелось стекло на третьем этаже. Вниз, на плечи и головы, посыпались куски рамы. В хрустком дожде, вся ярость и хрип, с высоты ударила молния – клыки, когти, смерть. По ушам полоснул вопль, полный боли и муки. Кто-то упал, покатился по булыжнику. Рычание и брань слились в единый хор. В мозгу Регины до предела натянулся «поводок», грозя отбросить химеру назад.

Нельзя нападать на людей!

…можно!

Она лихорадочно срывала с «поводка» стопоры запретов. Не меч из ножен, но ножны с меча, отбрасывая их прочь. Хватка ослабла, и Регина впилась зубами в ладонь, служившую кляпом. Мужчина, выругавшись, отдернул руку.

– Взять их, Фрида! На помощь! Ник! Кто-нибудь…

Ей снова заткнули рот – грязной, вонючей тряпкой, чуть не выбив зубы. Ночь кипела, лопаясь жгучими волдырями. Карусель теней. Высверк стали. Бешеный рык. И вдруг – жалобный, истошный мяв. Боль ворвалась в мозг – словно не Фриду, а ее достал острый клинок.

«Фрида, беги!»

Было ясно: химера не послушается. Фрида, девочка моя, ты будешь защищать хозяйку до конца – и ляжешь трупом на мостовой. Тебе не справиться с толпой вооруженных мужчин. Здесь нужна не ты, карликовая химера, а твоя старшая сестра, истинная гроза Сякко – какой-нибудь лев-дромеозавр-нильгау. Прости меня, хорошая, ты не оставляешь мне выбора…

Приказ хлестнул Фриду через «поводок». Усилился, не принимая возражений, подавляя и ярость, и верность; швырнул в спасительную темноту. И погнал прочь – дальше, дальше, по улицам чужого, безразличного города.

Беги. Я хочу, чтобы ты жила.

На краткий миг Регина увидела глазами химеры: улица, несущаяся назад, стены домов, близкий камень мостовой. А потом ей на голову накинули мешок. Упала тьма: пыльная, душная. «Поводок» натянулся до предела, стремительно истончаясь – и оборвался.

…беги. Не останавливайся.

Первой пришла боль. На темя и затылок давил безжалостный пресс. Мозг, казалось, готов был выплеснуться наружу через трещины в висках. Пациенту доктор ван Фрассен купировала бы головную боль за минуту. Но себе – увы. «Врачу, исцелися сам!» Сейчас бы таблетку анестана…

Она открыла глаза.

Стена. Обита шелком. Светло-зеленым. С лотосами. Или это кувшинки? Окно. Мутная капля, которую посадили за решетку. Потолок. Роспись. Ветви, листья, цветы. Павлин с хвостом-фейерверком.

Где я?

Память вернулась, как нелюбимый, гулящий муж. Ударила кулаком в дверь, вломилась, буяня и вопя. Ее похитили! Выманили из посольства, заткнули рот… Наверное, у нее сотрясение мозга. Кто похититель? Чего он хочет? Выкуп? Или продаст в этот… в гарем?

Ее, должно быть, уже ищут…

Мягкое, упругое ложе. Значит, не тюремная камера, и не подземелья Эскалоны. Уже легче. Для того, чтобы сесть, потребовалось усилие. Теперь – переждать краткий приступ головокружения. И – оглядеться.

Комната – десять на пятнадцать шагов. Низкая тахта. В изголовье – аккуратная пирамида подушек. Два кресла. Над спинками нависают львиные морды. Зеркало. Стол – черепаха на ослиных ногах. Ваза с фруктами. Окно, глубоко утопленное в стену. Переплет – виноградные лозы из бронзы. Фактически, решетка.