Глен Кук - Рейд

Стежки быстро двигаются в сторону кормы. Кольца прицела наезжают на вентиляторы тепла, дергаются обратно. Господи! Так близко, что его просто рукой достать.

Красные лампочки у меня на пульте.

– Боеприпасы кончились! – кричу я. – Пора сваливать отсюда!

Тревога. Переход в гипер. Еще один луч из корвета. Бум! Третья пусковая слетает с тора градом осколков. Третья пусковая, с которой мы так намучились после Ратгебера. Даст Бог, тракт ускорителя не затронут. А то в клайминг уйти не сможем.

Мир становится призрачным.

Но всего на несколько минут. Выходим. Камеры ищут, охотятся за корветом. Что он делает? Идет за нами? Вот он. Где-то около двух тысяч километров. Ускоряется… взрыв сверхновой!

Черт побери! Похоже, несколько камешков мы ему в камеру синтеза закинули. Слабый и неровный, несется победный гул по операционному отсеку.

Я вываливаюсь из кресла, только теперь осознав, что не пристегнулся. И люк в отсек никто не задраил. Я ползу к нему и захлопываю.

Яневич ждет, улыбается.

– Чертовски классная снайперская стрельба для одноногого интеллектуала.

Я тоже улыбаюсь:

– Ага! Ну, вот. Еще одна звездочка у Старика.

Командир снова с хмурым видом нависает у Уэстхауза над плечом.

Берберян и Кармон одновременно говорят. Рыболов что-то кричит.

– Веселись, – говорит Яневич. – Вечеринка только начинается.

В аквариуме дисплея что-то движется. Что клаймер подбит, они знают. Они не знают, что теперь мы безоружны. Похоже, что мы их напугали.

Кармон работает в режиме самой крупномасштабной сетки. Повсюду красные и зеленые блики.

Старик что-то бурчит Тродаалу. Очевидно, спорит со штабом. В точку заправки нам никак не попасть. Наша единственная надежда – Тервин.

– Приготовиться к переходу в гипер! – говорит Старик.

Нам приходится прыгать. Надо подобраться как можно ближе. Может быть, сохранился хоть какой-нибудь лоскуток планетной защитной системы. Выстрел наудачу.

Можем запутать след, потом отключить двигатели, оставив только аварийную систему, и дрейфовать к цели. Но экипаж не готов к переходу в норме. Самый оптимистичный прогноз Канцонери – это девять дней пути. Сквозь самое пекло битвы.

Нет, спасибо. Такие прогулки – для самоубийц.

Хватит ли у нас водорода на прыжок и коррекцию скорости при подходе? А чего вообще думать? Командование может просто не выслать в это пекло буксиры ради одного-единственного побитого клаймера, который им совершенно не нужен.

Командира это с виду очень мало трогает. Он на подъеме очередного цикла настроения. Подшучивает. Просит у Тродаала и Роуза адреса девиц, которыми те непрерывно хвастают.

– Прыгаем, мистер Уэстхауз. Максимальное отношение сдвига.

Ой-ей-ей! Да мы не одни. Нас приветствуют ядерные взрывы по курсу.

Шансов у нас все меньше и меньше. Боюсь, не выйдет.

Чертовски интересный был полет.

Рядом со мной – командир.

– Пойди собери свои бумаги.

– Сэр?

– Собери свои бумажки и запихай их в ящик из-под аварийного рациона. Ящик сунь под сиденье.

Я бегу в эксплуатационный отсек, срываю свою койку.

– Что случилось? – спрашивает Бредли.

Он не знает, что мы только что сразились с корветом, что за нами гонятся ракеты.

Кригсхаузер тоже здесь.

– Скажите прямо, – умоляет он.

Я в общих чертах обрисовываю ситуацию:

– Плохи дела. Но на Старика можно положиться.

Это их ободрило. Люди из эксплуатационного отсека невозмутимы. Может быть, таких специально отбирали.

Проходя через оружейный, я останавливаюсь. Мрачный Пиньяц выдавливает из себя улыбку и тянется рукой к моему плечу.

– Все было нормально, лейтенант. Желаю удачи. Просто напишите, как все было.

Для Пиньяца – жест просто драматический.

– Напишу, Ито. Обещаю.

Складываю свое барахло под кресло старпома. Жаль, что вот с Вейресом мне не помириться.

– Что случилось? – спрашиваю я Рыболова. Мавзолейная тишина операционного отсека вынуждает говорить тихо-тихо.

– Хуже становится.

Экран перед ним исчеркан следами выходов из гипера. Карандаш набрасывает нити тянущихся через эту кашу спагетти ракет с высоким отношением сдвига. Мы крейсируем в самом центре пожара. Обе стороны обезумели от жажды убийства.

Дзыннь!

Дзыннь!

– Что за хреновина?

Дзыннь!

Звук такой, будто пакостливый бог-дитя лупит по корпусу корабля вселенских размеров колотушкой.

– Мы прыгаем в гипер и обратно, – говорит Рыболов. – Хаотично.

Я то же самое подумал. Это способ запудрить мозги слабоумной ракете. Но к грохоту это отношения не имеет.

Дзыннь!

– Что это за шум?

Удар приходится по кэну, по дуге в четверть его обхвата.

– Мистер Уэстхауз сказал, что у нас проблемы с коррекцией инерции.

– Но это же…

– Командир, говорит инженерный отсек. В шестом запасном резервуаре прыгает кусок замерзшей воды. Есть ли возможность не менять скорость, пока мы будем плавить и сушить?

– Нет. Грохот не мешает жить. Все равно плавьте.

– Есть!

Это был Дикерайд. Давно я его не видел. Поставлю ему пива, если выберемся.

– Оружейный отсек, доложите о состоянии орудии.

– Лучевое оружие в порядке, командир. Охладили и подрегулировали, на пару выстрелов хватит.

В дуэли с корветом мы чуть было вовсе не лишились лучевого оружия.

– Но долго они не протянут, командир.

– Стрелять будем, только если рождественский подарок к нам на колени плюхнется.

Старик вернулся во времена своей молодости и отыскал там еще какие-то запасы чего-то такого, что придает ему сил. Он танцует от поста к посту, нервный, как шлюха в церкви, почти желая, чтобы прижало еще потуже. Трубка рыгает ядовитыми клубами. Мы по очереди морщимся, кашляем и трем глаза. И ухмыляемся в спину уходящему командиру.

Он жив. Он снова нас вытащит.

Эта вера, которой командир так боится, которая так его бесит, которую он так любит, помогает мне чуть лучше понять и его, и Рыболова.

Рыболов вручил свои душу и жизнь Командиру Вселенной. А пока, в ожидании начала своего путешествия в небеса, он просто налегает на весла.

Остальные уступают вере урывками, когда приходится тяжело, когда страшно, что сами не справятся, – тогда они верят все до единого. Жаль, что командир сам не может отыскать себе подходящий объект для веры.

Он слишком циничен для любой религии, а адмирал устроил такой цирк, что перестал годиться на роль полубога. Что тогда остается? Служба? Этому нас учили все годы Академии.

Танниан – сила и слабость командования. Со всем своим стратегическим гением вдохновить своих капитанов он не может.

Колотушка успокоилась, но лишь когда затычки уже подтянулись к волосяным трещинам переборок.