Виктор Глумов - Школа наемников

Леке отчаянно боролся со сном и с мыслями. Он знал: спусти их с цепи — собьют, оползнем накроют и погребут под завалами. Выбирайся потом...

Всхрапнув, Авдей завалился на бок. Сидя заснул, ползуновий выкидыш! Леке собрался его пнуть, но пе­редумал. Он и один справится, пусть лучше потом Ав­дей Орва подстрахует. Чтобы не замерзнуть, курсант на цыпочках бродил вокруг спящих и прислушивался к подозрительным звукам. От усталости подташнивало, веки слипались сами собой. Когда вернется в Цита­дель — а в том, что вернется, Леке уже не сомневал­ся, — проспит целые сутки. Вымоется и сразу уснет. На мягком матрасе, под чистым одеялом.

Орв открыл глаза в тот момент, когда Леке склонил­ся над ним, чтобы разбудить, встал рывком, вытащил карабин и уселся лицом к выходу.

— Лофись, парень. Ты уфтал.

— Разбуди на рассвете, понял?

Мутант кивнул.

— Повторяю: не когда тебе вздумается, а на рассве­те. А Авдея сейчас растолкай.

— Понял. Фпи, не волнуйффя...

Последнее, что помнил Леке, — Орв, склонившийся над Авдеем. Авдей, не сопротивляясь, уселся спиной к мутанту и вперился в небо.

Глава 19

ГУСТАВ

тая кровососов терзала других, Iyca почему-то не трогала. Гус слышал, как закричал ктото из банди­тов, и порадовался: на тебе, получи, неблагодарные тва­ри, аукнулось вам мое унижение! Он отступил к скале, в темноту. Ничего себе битва... А ведь люди, похоже, выстоят. Вон, Ломако как руками машет, махнул ле­вой — пять кровососов зашиб, махнул правой — семь. Остальное «мясо» орало, стреляло, металось. Про Iyca ненадолго забыли, и он понял: шанс. Единственный шанс. У него всегда было хорошее чутье на возможно­сти и еще лучшее — на неприятности. Правда, в послед­нее время интуиция подводила, иначе мальчишек он в первый же день пристрелил бы и засолил, чтобы мясо не пропало. Нет, поверил. Сначала Артуру, наивному та­кому, а потом и Лексу, падали омеговской. Думал, если будет бойня, парни пригодятся, ведь убить и засолить их он всегда успеет. Оставил про запас.

И как все обернулось? Черная неблагодарность. Ны­нешняя молодежь не имеет представления ни о совес­ти, ни о чести. Своего спасителя бьют, унижают. И все из-за чего? Из-за девки! Не понимают нынешние дети: ты у себя один-единственный, только о себе заботить­ся надо в любом случае и в первую очередь.

А Гус понимает. У него все было: и жены, и положе­ние в обществе. Тогда в первый раз интуиция сбой да­ла, и он размяк, к людям стал снисходительнее, а его схватили и сюда засунули. И второй раз — та же самая ошибка!

Теперь ему, человеку с тонкой организацией чувств, приходится влачить жалкое существование бок о бок с «мясом», да еще и зависеть от него. Завтра бандиты поймут: нет схрона...

Под ложечкой заныло. Если бы кровососы всех бан­дитов сожрали, всех сволочей неблагодарных!.. Нет, ждать милости — придурь. Нужно действовать самому.

Гус по стеночке, тихо, просочился наружу. Огонь ко­стра, крики, визг кровососов остались за спиной. Он плохо видел в темноте, а луна еще не поднялась из-за гор. Осторожно, бочком, двинулся вперед, но почти сразу споткнулся, покатился вниз и растянулся на кам­нях. Шипя сквозь зубы, ощупал себя: вроде ничего не сломал, а вот колено болит, распухло. Да, ночью ходить по горам — безумие. В темноте могут подстерегать вол­ки или что похуже, но надеяться на человечность бан­дитов — верная смерть, он, Густав, не доставит врагам такого удовольствия.

Дальше пополз на четвереньках, обшаривая дорогу. Сердце частило в груди, от страха заложило уши. Надо было украсть оружие, разжиться факелом, но тогда они бы всё поняли, остановили бы или пристрелили сразу.

Всё, всё отняли! Размеренную жизнь, последние ство­лы, еще и баба сдохла — как жить, что есть? В засуху все живое на полигоне дохнет, только люди остаются. Гус закусил губу. Сел. В трудные моменты выручает холод­ный разум. Сейчас, сейчас он соберется с силами и спу­стится в долину. Забьется в какую-нибудь щель, дождет­ся рассвета. Если сопляк не соврал и будет облава, Гус укроется в своей пещере, завалит вход изнутри, чтобы никто не подобрался. Потом станет ходить на панцир­ного волка с колом, лук смастерит, а может, по свалкам пошарится. Омеговцы уйдут, оставив трупы «мяса» и на­житое «мясом» добро. А Густав соберет, и пусть дразнят Падалыциком. Вон, Радим дразнил. И где нынче Радим? Валяется в развалинах города Древних с проломленной черепушкой, и косточки его уже обглоданы.

Потому что слабак. Даже мутанта пригрел, за чело­века держал. Один человек есть, один! Ты сам.

Снова пополз. Подвернулась рука, он упал лицом вниз, приложил к разбитой щеке холодные ладони. Сколько у него времени? Найти бы щель, забиться, за­лизать раны.

Над скалами появился краешек луны. Сегодня судь­ба благоволила Густаву, прозванному Гусом-Падалыци- ком...

Пока искал укрытие, упал еще несколько раз, ободрал ладони. Знобило: ночью на Полигоне почемуто всегда хо­лодно, хотя скалы отдают накопленный за день жар. Кри­ки бандитов стихли, и Гус надеялся, что искать его не ста­нут — не до того. Во рту пересохло. Это нервное. Днем пить захочется гораздо сильнее. Эх, если бы не возраст! Густав считал себя мужчиной в самом расцвете сил, но дав­но уже сбился со счета минувших сезонов, а по годам, как принято было у Древних и как писали в книгах, считать перестал после тридцати пяти. Не мальчик, если уж на то пошло. Сидеть бы дома, наслаждаться заслуженным поко­ем, нянчить детишек... Гус ухмыльнулся. Нет уж. Нянчить чужих детишек, желательно девочек помоложе, только оформившихся. И жены чтобы были рядом, только не те предательницы, а другие. Ох, выберись Гус с Полигона — сколько женщин себе нашел бы! И отобрал бы двухтрех получше, покладистых и красивых. Только ведь не выбе­решься.

Он запретил себе предаваться унынию.

Втиснулся в узкую расщелину, свернулся клубком на камне, обхватил себя руками. Ох, принесла же нелегкая на Полигон этого Артурку. И омеговца. Ну, ничего, Гу­став найдет способ поквитаться, никто еще не обижал его безнаказанно!

В полусне чудилось, что занимается рассвет, но не обычный, а испепеляющий, что багровые лучи солнца щупальцами некроза вползают в убежище и камень ды­мится, выгорая. Когда пламя коснулось его лица, Гус за­кричал и проснулся.

Светало. Ободранная щека пульсировала нарывом, ныл нос, саднил лоб. Гус с трудом выбрался из расще­лины и еле сел — мышцы затекли за ночь. Нельзя на го­лом камне спать, да еще когда опасность подстерегает, но он будто сознание потерял. Ничего, обошлось же. Густав везучий. Он огляделся — в темноте перепутал на­правление, не спускался, а двигался вправо... И хоро­шо, что не спускался: прямо по курсу сыпучка, за ней — обрыв. Никакое везение не спасло бы, свернул бы себе шею. Гус принюхался, прислушался: ни запаха костра, ни голосов. Значит, далеко ушел. Вот и славно. Насви­стывая еле слышно, он выбрал маршрут поудобнее и прихрамывая побрел вниз.