Леонид Смирнов - Офицерский мятеж

— Я не верю в Бога, батя. Если я и готов поверить в некую высшую силу, то лишь в Великий Космос.

— Тем более.

— Тем более что?

— Ты давал присягу не богам, а обычным демагогам.

— Все до одного двадцать миллиардов человек — демагоги? Или имеются исключения?

— Не играй словами, сынок. Не уподобляйся юнитским политиканам. Ты отлично понимаешь, что я хочу сказать. Хоть и косноязычно, но я пытаюсь объясниться с теми, кто идет следом. С молодыми. С тобой и тебе подобными.

Иван Иванович резким движением отодвинул тарелку недоеденных кислых щей. Щи плеснулись на белую клеенку, украшенную орнаментом из якорей. У русскоязычных землян ветхозаветные клеенки снова вошли в моду. Кое-кто из философов даже нашел в этом факте очередную сублимацию пресловутого русского духа.

— Вот ты скажи мне: чем дышит молодое поколение русаков? Что для вас главное в жизни? Ради чего вы кладете свои буйные головы?

— Откуда мне знать? — Петр не собирался отвечать за целое поколение, а то и за два. — Чужая душа — потемки. Я — человек служивый.

— А твои офицеры и матросы? Ты обязан знать, что у них деется в черепушках. Иначе ты — никудышный командир.

— Это только в песне поется: «Кипит наш разум возмущенный». На самом деле люди просто хотят жить и вовсе не рвутся умирать — даже за самую красивую идею.

— А вот тут ты брешешь, сынок. — В глазах Сухова-старшего загорелся нездоровый огонь. — Ради дурных идей погибли сотни миллионов. Ради светлых — миллиарды. Так было и так будет.

На второе Иван Иванович подал тушеную зайчатину с жареной картошкой и моченой брусникой. Запивать это блюдо полагалось «Зверобоем» — покупной водкой, которую он настоял на десятке целебных трав.

— Не страшно туда возвращаться, сынок? — спросил отец, разливая настойку.

— С какой стати? — удивился Петр.

— С той самой — не прикидывайся дурачком. Твое лицо больше не твое — его склепали коновалы. Я трогал твою кожу — она чужая, гладкая как подошва утюга. — Сухов-старший дотронулся костяшками пальцев до щеки сына и тотчас отдернул руку. — Твои глаза стали зеленее и меньше размером — таких глаз не могло быть в семействе Суховых. Ты утратил половину своего тела — и ничего не заметил. Но я-то чую рядом с собой чужую плоть и кровь…

Иван Иванович остановился, перевел дыхание. А его сын против воли начал ощупывать правую щеку, висок, подглазье. Кожа как кожа. Разве что действительно гладковата. Но это бывает от непривычной воды или нового мыла.

— Ты возвращаешься назад — в обжигающий вакуум. Он ненавистен человеческому естеству. В бесконечную пустоту, которую можно заполнить только грязью и смертью.

— Это лирика, батя. А я — солдат. И другой жизни я не знаю. И не желаю себе.

— Плохо, сынок. Плохо, что ты не умеешь жить нормальной жизнью. Боишься ее — и уничтожаешь везде, где только можешь. Но помни: у тебя есть родина — и она ждет.

Голос у Ивана Сухова был глухой, но на туго натянутом нерве, за душу брал. Слушая отца, Петру завыть хотелось. Но плакать он разучился еще в сопленосом детстве.

И тут вдруг военмору подумалось: «А ведь в последний раз старика увижу. Плачь — не плачь». Поэтому эту встречу надо закончить правильно. Чтоб ворчливый старик почувствовал, что он не один на белом свете, что его любят и простят ему любые слова и дела.

Хотя с чего бы Ивану Сухову помирать? При нынешней-то медицине да в шестьдесят один год? Но Петр почему-то знал: в следующий приезд в Париж, он пойдет к отцу не в многоквартирный Октагон в Новых Черемушках, а на поросшее березками кладбище Новый Монмартр. И это предчувствие утраты было острым до боли.

Военмору предстояло лететь на стратосфернике «Париж — Коломбо». На тропическом Цейлоне сходились многие сотни маршрутов, ведь над Старой Землей висит лишь одна пассажирская станция для гиперперелетов и функционирует только один космический лифт. Считается, что такому захолустью достаточно и одного комплекта.

— Сроднился я уже как-то с вами, — пробормотал Петр Сухов, прощаясь с Аристархом Спиваковым в аэропорту Орли. — Жаль расставаться. Мы бы с вами отлично сработались.

— Да и я попривык… — Кондуктор печально вздохнул. — Но что поделаешь?

— У меня предложение, Аристарх Львович, — осенило капитана третьего ранга. — А не отправиться ли вам снова на флот?

Открыв рот, Спиваков, замер в центре просторного зала. Он явно не ожидал такого предложения.

— Пойдете служить ко мне на корвет? Корабельная служба не в пример тяжелее парижской, но ведь вы тоскуете по космосу.

— Спасибо за доверие, Петр Иванович, — наконец пробормотал кондуктор.

— Времени мало, Аристарх Львович. Решайтесь! Есть сомнения — оставайтесь тут.

— Да я двумя руками «за». Но размышляю, как бы начальству голову задурить. А то и к вам не отпустят, и здесь жизни не будет.

— Есть у меня один знакомец в контрразведке… Ваши начальники решат, что будет надежнее, если вы днем и ночью станете за мной приглядывать. Все равно ведь кого-нибудь ко мне приставят. Так пусть лучше вас. В адъютанты вас хочу записать.

— Хитро придумано. — Спиваков усмехнулся. — Договорились, Петр Иванович.

Капитан третьего ранга Петр Сухов летел на трансгале к своему второму дому — на жаркую планету Малайя. Спроси сейчас Петра: «Куда ты летишь, моряк? К кому так спешишь?», он бы ответил без малейших сомнений: «К ней. К моей Марусе».

Трансгалактический гиперлайнер «Катти Сарк» тащился едва-едва — за каждый прыжок преодолевал по двести парсеков. Военмору стало невтерпеж, несмотря на тысячи фильмов на выбор и бесплатные коктейли, которые были в его распоряжении. Сухов поднялся из кресла в салоне первого класса и отправился прямиком на капитанский мостик.

Перед началом полета капитан трансгала пожелал пассажирам спокойного путешествия и представился: Сергей Павлович Беринг. «Почему бы одному русскому моряку не помочь другому русскому моряку?» — подумал Петр. Моряки дальнего плавания обычно уважают военный флот. Многие из них сами служили когда-то или мечтали служить.

У Петра Сухова на пути встал стюард. Он узнал знаменитого военмора, улыбнулся и попросил автограф, а потом вежливо посоветовал вернуться на свое место. Капитан третьего ранга с трудом уговорил стюарда вызвать кого-нибудь из пилотов. Из командного отсека к Петру вышел второй пилот: сухопарый индус с большими карими глазами, темной до черноты кожей и прической, похожей на два сложенных вороньих крыла. Сухов попросил встречи лично с капитаном Берингом. Индус был непреклонен:

— Правила гиперполетов запрещают контакты пассажиров с капитаном судна.

Сухов не собирался отступать. Переговоры тянулись бы еще долго, но в люке командного отсека показалась колоритная фигура. Это был типичный морской волк: в старинной капитанской фуражке с крабом, с кирпичным, иссеченным ветрами лицом, с жесткой седой бородой и зажатой в зубах курительной трубкой из верескового корня.