Ольга Ларионова - Сотворение миров. Авторский сборник

— При такой видимости… До вертолета километров пять–шесть? Ну, пальните для очистки совести.

Она побежала в тамбурную, схватила из шкафчика ракетницу, которая всегда была наготове, проверила — красные — и одну за другой всадила все шестнадцать ракет в набухшее водой темно–лиловое одеяло. Две из них таки попали в верхушки каменных глыб, отскочили, брызнули бесполезным алым фейерверком, не испугав даже тапиров, залегших прямо под дюзовыми кольцами «Дункана» переждать надвигающийся дождь.

Она вернулась, заглянув по дороге в медотсек; на пульте Гиппократа светились три прямоугольника: один желтый — состояние средней тяжести и два изумрудных — удовлетворительно. Оба скоча, просунув манипуляторы под полог палаток, умело массировали омертвелые от веревок ноги разведчиков.

— Что?.. — спросила она шепотом.

— Нарушение водного баланса, — так же шепотом ответил Вафель. — Незначительное истощение. Множественные вывихи. Общий бронхосиндром. Ничего существенного.

В памяти мелькнула машина, догорающая на дне ущелья, нервный тик, пробегающий по лицу Гюрга, — понавидались скочи на своем служебном веку.

— А что с тем, которого нет в медотсеке?

— Кровоизлияние в мозг. Реанимация исключена. Поздно.

И — совсем тихо:

— Где он?

— В «черном трюме».

А она даже не знала, что такой существует!

Она скорбно, даже как–то по–старушечьи покивала — совсем не знала, Что говорить в таких случаях. Вернулась в рубку.

— Отстрелялась. Две мимо, остальные над самым массивом — может, в разрыве между туч… — Она и сама понимала, что — бесполезно. А что же тогда остается? Послать скоча обратно через гряду, на восток, чтобы обошел подземный лабиринт и спустился к тому, где заблудились вертолетчики?

— И это какой–то шанс, но ведь они могли и переместиться. Если бы скочем можно было управлять хотя бы со спутника — но для этого нужно ждать рассвета. Ночью связи нет, как видите.

Варвара понимала, что все логично: зачем посылать одного из такой необходимой пары всемогущих роботов, и притом туда — не знаю куда.

— Да поймите же, Вуковуд, не могу я сидеть вот так, сложа руки! И на них могут напасть, а там не развернуться, чартары ведь чуть не вдвое миниатюрнее… Да и Рамболту вашему каждую минуту может стать хуже!

Что это я — «вашему»? Все они тут теперь мои… Она подняла на него глаза — прямо, только прямо:

— Да мне просто страшно, Вуковуд…

Он тянул чай, держа кружку обеими ладонями, как медвежонок. Собственно, ему и отвечать было нечего, он просто не засыпал, хотя ему–то это надо было больше всех лекарств, потому что иначе она осталась бы одна со всеми своими страхами.

— А что вы все зовете меня Вуковудом? — неожиданно спросил он.

— Привыкла. На Степухе ведь о вас легенды ходят.

— Где, где?

— На Тамерлане, — поправилась девушка. Одна бровь удивленно приподнялась — словно на то, чтобы поднять обе, у него не хватило сил:

— И какой же момент моей биографии показался обитателям Тамерланы столь легендарным?

— Ишь как скромно, — проговорила Варвара, присаживаясь на пол у его ног и дотягиваясь до второй кружки с чаем. — У вас что, вся жизнь состояла из таких пламенно–дымящихся эпизодов вроде шашлыка на шампуре? На Тамерлане рассказывали про то, как вы обуздывали Золотые Ворота. А что, было еще что–то героическое?

— Это вы молодец, что не даете мне заснуть… Вроде маленького козленка, который бодается тупыми рожками… Героического вообще–то было мало, вот как здесь, — больше всяких несуразиц… Безвыходных лабиринтов.

— Безвыходных лабиринтов не бывает, — твердо сказала Варвара. — Потому что тогда они называются по–другому.

— Так и вообще не бывает ничего безвыходного. Так говорят, когда имеется ограниченное число решений и каждое — хуже некуда. Так и у меня с самого начала и до сего момента.

— Это когда вас, совсем маленького, отправили с Земли?

— Если бы с Земли! С Ван–Джуды. Мама… в общем, с мамой произошло несчастье. Отец решил отослать меня к своей сестре, благо у нее уже была двойня чуть постарше. Да и командиром на «пюсике» была женщина, лету — недели две… Стартовали. А на одном из промежуточных буев нас сбила нефиксируемая масса. Тоже легенды, может, слыхали? Чтобы уйти в подпространство, корабль должен отойти от буйка, где он заправлялся, и вообще очутиться подальше от источников гравитационного поля. Мы отошли, включились в режим перехода, и тут приборы показали приближение какой–то массы.

Варвара припомнила свои в высшей степени тягостные впечатления после сигнала «режим субпространственного перехода». Единственная радость — что все это происходило достаточно быстро. Когда же их успели сбить?

— И вы упали обратно на Ван–Джуду? — спросила она.

— О ч–черные небеса Вселенной! Да как мы могли на нее упасть? Конечно нет. Сбили — это вышибли из режима. Так что в следующей зоне мы выскочили из субпространства не рядом с буем, а где–то в шести световых годах от него.

Она знала, что это — самое страшное, что может приключиться во время полета. Так вот и появляются космические «летучие голландцы».

— Ну, разумеется, у нас были трехгодичные запасы — с расчетом на анабиозные камеры. Но нашему сигналу SOS предстояло добираться до ретранслятора вдвое дольше, и к тому же мне было всего несколько месяцев, а на таких малышей анабиозная камера не рассчитана… Вот это и называется безвыходной ситуацией, когда надо продержаться вдвое дольше, чем идет сам сигнал.

— А потом еще искать вас…

— Ну, это уже проблема двух–трех недель — мы же точно указывали свои координаты. Подгреб бы спасатель с двойными энергобаками… Да он в конце концов и подгреб. Не в том дело…

И по тому, как он запинался. Варвара вдруг поняла, что Вуковуд очень редко — а может, и никогда — рассказывает свою историю.

— Не надо больше, — сказала она.

— Да что там… Короче, она осталась со мной, а остальных уложила в анабиоз. И долго–долго считала… А когда просчитала все в триста тридцать третий раз, то отключила питание от общей камеры. И стала меня растить. Я помню, что мы очень весело с ней играли — собственно говоря, нам больше и делать было нечего. А когда я засыпал, она опять считала. Под конец она стала говорить со мной на своем родном, старинном языке, и называла меня Джоном, а не Иваном, и говорила, что как–нибудь я усну, а меня разбудят незнакомые люди. Обязательно разбудят — так и звала меня: Вуки, пробужденный… А когда мне исполнилось четыре с половиной, она и меня уложила в камеру. Два года я проспал, чуть ли не день в день. И разбудили.

— А… она?

— А она сосчитала точно, чтобы хватило мне одному. С тех пор я боюсь снотворного, да и на Большой Земле мне как–то неуютно… Шумно, многолюдно.