Андрей Лазарчук - Предчувствие: Антология «шестой волны»

С одной стороны, картина в целом получалась не такая уж и пугающая. За время войны ГТП по разным причинам арестовывало многих моих соотечественников. Довольно значительная часть их была потом за отсутствием улик освобождена, и ничего особенно плохого с ними в тюрьме не случилось.

Некоторые были не освобождены, а отправлены в концлагеря.

А о некоторых мы просто больше ничего не слышали.

Итак, с другой стороны… С другой стороны — некоторые вещи, причём рассказанные людьми, которым следовало верить, были по-настоящему страшны. Пострашнее всего, что я читал, скажем, об инквизиции.

Хорошо ещё, что я размышлял сидя. Дрожь в коленях обозначилась очень отчётливо, и все мои попытки расслабиться ни к чему не приводили.

Да что там — меня даже затошнило от страха.

Я взглянул на часы. Главная беда была в том, что я не знал даже приближённо, когда вернётся Кроль. К началу разговора надо хоть как-то привести себя в форму…

Я откинулся на спинку скамьи и принялся старательно вызывать в памяти самые жуткие истории о гвардейцах. Это было нетрудно. Я чувствовал, что страх захлёстывает меня, поднимаясь к горлу, — и покорялся ему. Не знаю, как эти ощущения описать, — но, в общем, ни под каким обстрелом мне никогда не было так страшно.

Страшнее уже не будет.

Вот, собственно, и всё. Судя по стилю действий Кроля, гвардейцы сразу поставили себе задачу оказать на меня лёгкое психологическое давление. Пожалуйста. Сколько угодно. Всё равно я так напуган, что страшнее уже не будет.

Ну, а что там дальше — посмотрим…

Я ещё раз взглянул на часы. Теперь чем скорее за мной придут — тем лучше.

Видимо, моя молитва была услышана. По крайней мере, уже через две минуты дверь открылась, и Кроль заглянул в комнату. Теперь он был не в пальто, а в чёрном мундире.

— Пойдёмте, — сказал он. — Нас ждут.

Нас ждали в полутёмном кабинете неподалёку. Окно было, разумеется, занавешено наглухо, а люстра не горела. Хозяин кабинета работал при свете настольной лампы.

Кроль отсалютовал человеку за письменным столом, и я, чуть-чуть помедлив, последовав его примеру. Я ведь ещё не арестован, правда?… Теперь, когда я оказался у конечного пункта, всякое волнение улеглось. Я был спокоен, собран и готов к любому обороту событий.

По крайней мере, мне так казалось.

Человек за письменным столом поднял голову. Кивнул. Кроль повернулся и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Мы остались вдвоём.

Некоторое время сохранялось молчание.

— Садитесь, поручик, — сказал человек за столом, кажется, со вздохом.

Стул для собеседника стоял прямо напротив его кресла. Так что теперь я оказался с хозяином кабинета лицом к лицу. Впрочем, то главное, что было в его внешности, я уже заметил. Главным были петлицы. Серебряные трилистники гвардейского генерала.

Ему было, вероятно, лет сорок пять. Правильная, но очень заурядная физиономия: встретишь такого на улице — не узнаешь. По крайней мере, я не узнал бы. Бесцветная личность, клерк в роскошном мундире, каких полным-полно во всевозможных здешних учреждениях…

Через несколько секунд я понял, что такое впечатление сохраняется ровно до тех пор, пока генерал не заговорит.

— Зачем вы ездили в Сплит? — У него был низкий хриплый голос. Резкие интонации человека, привыкшего приказывать. А также задавать короткие вопросы и получать на них чёткие ответы.

— Я ездил в качестве офицера связи. Налаживать взаимодействие с Восточным охранным корпусом. Вы же знаете, что он теперь вошёл в состав нашей армии…

Генерал смотрел на меня со странным выражением, и я сбился. Собственно, он всё время на меня так смотрел. Смесь интереса и брезгливости. Хотя на самом деле это чувствовалось не столько в глазах, сколько в голосе.

— За время пребывания в Сплите вы общались с кем-нибудь из имперских офицеров?

Что и требовалось доказать. На втором ходу — я уже проиграл. Этим единственным вопросом генерал сразу помещал меня в воронку, которая дальше могла только сужаться. Сказать сейчас правду было бы равносильно прямому самоубийству. Но и враньё означало то же самое самоубийство, только отсроченное. Я очень хорошо знал, что при элементарной грамотности допрашивающего любая ложная версия разваливается, как карточный домик, за какие-то минуты.

Я не мог ничего прочесть по глазам собеседника, но не сомневался: он тоже всё понимает.

Я ответил единственно возможным образом.

— Общался. С лейтенантом в вокзальной комендатуре. И с тем подполковником, которого я случайно встретил на автостанции и который взял меня с собой в обратный путь.

Итак, я вошёл в пике. Теперь стоит поставить серию простых проверочных вопросов — и я из него не выйду.

Первый из таких вопросов не замедлил последовать.

— Вы знали подполковника раньше?

— Встречались на Востоке. Не помню, где именно…

Всё. Вляпался, и уже достаточно глубоко. И теперь это личное дело генерала: как скоро он пожелает развернуть данную тему до конца, чтобы получить возможность разделать меня и подвесить на крючья. Хорошо ещё, если только в переносном смысле…

— Возвращаясь к вашим задачам в Сплите. На чём вы туда прибыли?

— На бронепоезде.

Лицо генерала отразило удивление, и я пояснил:

— Бронепоезд «Фафнир». Он катается взад и вперёд по рокаде…

Генерал кивнул: с этим всё ясно.

— Поручик Маевский ездил с вами?

И вот тут я растерялся. Этого вопроса я не ожидал.

— Нет, — сказал я, заставив себя на этом остановиться. Похоже, я всё-таки опоздал, потому что в лице генерала нечто промелькнуло. Он явно отслеживал всё моё поведение — мои попытки самоконтроля, мои непроизвольные реакции, мою интонацию — и именно сейчас что-то важное выяснил.

Хотя, возможно, это лишь мои домыслы. Я никакой не психолог, а гвардейские генералы, как легко догадаться, обычно хорошо владеют лицом.

Но Маевский, Маевский… Что, чёрт побери, им нужно от Маевского? Что они о нём знают?

А главное — если они за мной следили, то почему же они не знают, что Маевский со мной вовсе не ездил?

— Вы понимаете, что я в любой момент могу приказать вас расстрелять? Например, за измену.

Генерал сказал это таким же ворчливым тоном, каким задавал все предыдущие вопросы…

Реплика была риторической, но я очень хорошо понимал её цель. Человек, услышавший вопрос, всегда вынужден так или иначе на него отвечать. Если вопрос заведомо призван действовать на эмоции — значит, при ответе на него человек неизбежно будет обнажать свои собственные эмоциональные реакции. Что и требуется. И неважно — говорит он правду, врёт или вообще молчит. В любом случае допрашивающий получает некоторые данные, которые остаётся только интерпретировать. Его игра — беспроигрышная.