Андрей Лазарчук - Предчувствие: Антология «шестой волны»

— И мне не хотелось бы с тобой ссориться. Потому что тогда ты не сыграешь мне «Детройтадо», — широко улыбнувшись, Аксиния забила в эту беседу последний гвоздь. Ни один музыкант не устоит, когда просят исполнить его лучшую песню.

— Оставь её, Энрике, — вмешался Джош. — Русская из Гарлема — это, по крайней мере, прикольно. — И, уже обращаясь к Аксинии, не издеваясь, а, скорее, возвращая должок, добавил: — Никуда от них не спрячешься. Всюду русские идут.

И ослепительно осклабился в тридцать два зуба.

«Хантер-Люкс» — турбоводородный двигатель, удлинённая база, сверхлёгкая керамическая броня, динамическое затемнение стёкол, символ неспокойного успеха и агрессивной надёжности — остановился перед ржавым шлагбаумом на въезде в Совсем Цветную. Эта часть Детройта уже давно жила как бы сама по себе, и здесь Рич держал одну из своих лучших точек.

Из-за обрушенной кирпичной стены завода, ставшей форпостом, появилась чёрная фигура стража порядка. Последнего белого полицейского здесь видели лет десять назад. Толстым и хищным стволом новенького «АК — двадцать первого» страж показал, что надо открыть окно.

На переднем сиденье «хантера» застыли, как богомолы, водитель и телохранитель — намибийцы. Даже не шевельнулись, когда страж провёл по их лицам лучом фонарика.

— Привет, ребята, — тем не менее сказал тот. — Привет, Рич! — в заднее окошко, открытое ровно настолько, чтобы стала различима нереальная белизна кожи пассажира. — До сих пор в толк не возьму, как белый смог приручить таких зомби.

Рич усмехнулся:

— Там, где не справится белый, нужен супербелый.

Шутка была старой и известной, но нравилась всем, передавалась как анекдот и, в целом положительно, работала на имидж хозяина брейн-студий восточного побережья.

Страж поднял шлагбаум, машина бесшумно двинулась вперёд, лишь похрустывая стираемой под колёсами в порошок кирпичной крошкой.

Совсем Цветная не имела чёткой границы — в центре города не было ни блокпостов, ни заброшенных баррикад. Салон, куда ехал Рич, стоял как раз на границе «совсем» и «не совсем» цветной зоны.

Безмолвный телохранитель на время превратился в носильщика — тяжеленный металлический кейс оттянул его руку до земли. Лифт-клеть вознёс их на самый верх полузаброшенной многоэтажки. Рядом с кнопкой последнего, тридцатого, этажа была аккуратно приклеена цветная бирочка-указатель: «Брейнинг-салон „Другое Прошлое“».

Мальчишка ждал у себя — как всегда, жизнерадостный и возбуждённый встречей. Ему работа до сих пор казалась романтикой.

Стены салона прятались за бесконечными стеллажами. Флэш-плакаты с рекламой лучших роликов отвлекали взгляд, как виды из окон скорого поезда. Две брейнинг-установки, собранные на основе старых стоматологических кресел, с тяжёлыми колпаками трансмиттеров, придавали салону вид парикмахерской. Беременная негритянка, сестра Джоша, по-утиному прошлёпала к лифту, невнятно поздоровавшись и попрощавшись одновременно. Рич вёл дела только с мальчишкой.

Обычно Белее Белого сам не приезжал — только передавал новые записи с курьером. Но сегодня у них был повод пообщаться лично.

Сначала «махнулись чемоданами». Телохранитель положил на стол и открыл кейс. В пенопластовой противоударной форме ровными рядами лежали бруски тёмного коньячного стекла, каждый размером с сигаретную пачку — брейн-карты с записанными роликами. Заказ клиентов салона.

Такой же кейс уже стоял в собранном виде и у Джоша. Возврат. Давно не продававшиеся записи либо, наоборот, срочно запрошенные другим салоном Рича.

Брейн-бизнес уникален тем, что каждый ролик существует в единственном экземпляре — как восковые валики дограммофонной эры. Никто ещё не научился дублировать аналоговую запись потока памяти. Да будет так, считал Рич. Штучное всегда лучше фабричного.

Чтобы впаять себе в память какой-нибудь раскрученный ролик, клиенты строились в очередь за месяцы. Они щедро оплачивали возможность почувствовать себя в шкуре тех немногих артистов, политиков, звёзд рекламы и прочих «людей на виду», кто согласился отказаться от кусочка своих воспоминаний и сделать его достоянием общественности.

Но основную часть оборота любого салона составляли тематические записи совершенно неизвестных людей. За карманные деньги можно завладеть кусочком воспоминаний чужого человека — разве не здорово? Проскакать на лошади, даже если у тебя нет ног, нырнуть к коралловому великолепию полинезийских атоллов, пригубить эспрессо, сидя в тени Колизея… Сделать или почувствовать что-то, недоступное тебе в этой жизни, потому что твоя жизнь просто этого не предполагает. Примерить на себя то, чего боялся, испробовать запретное, узнать недоступное. В полном спектре чувств, ощущений, эмоций, настроений — но не поглощая чужое, а укладывая его в память на отдельную полочку.

Ричу нравился брейнинг. И как работа, и как философия. Он не брезговал роликами и регулярно впаивал себе то, что казалось достойным внимания. В конце концов, он же не наркодилер, собственный товар нужно пробовать.

Пока Джош расставлял поступившие брейн-карты по стеллажам, а телохранитель проверял возврат, Рич стоял у окна, пытаясь в далёком тумане разглядеть, как за тёмной рыбьей спиной острова Беллайл река превращается в озеро Сент-Клер. В Детройте он чувствовал себя лучше, чем где-либо. Мёртвые улицы, выбитые окна и расписанные заборы — основа постиндустриальной эстетики. Красота умирания и перерождения.

— Теперь расскажи о девчонке, — сказал Рич, видя, что Джош закончил. — Ты ей всё грамотно объяснил? Неожиданностей не будет?

Мальчишка не ответил, давая понять неуместность вопроса.

— Контракт читала? Вопросы есть?

— Да, — ответил Джош. — Нет.

— Она здесь?

Джош кивнул в сторону подсобки.

— Только, пока я её не позвал, Рич… Ты заявку про спорт видел?

У мальчишки был отличный нюх на провокацию — письмо, которое он перекинул перед обедом, выглядело невинно и скучно, запрос как запрос. Только в нём шла речь о Джоне Смите, а с этим именем была связана история странная и незаконченная.

Знаменитый спринтер из Иллинойса — чистокровный ирландец, что делало его дар уникальным в абсолютно «чёрном» виде спорта, — установил новый рекорд мира на стометровке во время недавней нью-йоркской Олимпиады. Обогнав пятерых своих товарищей по команде, хотя до финального забега показывал только седьмое время.

Сообщение о положительном тесте на допинг прозвучало лишь сутки спустя. Смит, как водится, от всего отказывался и даже ссылался на подмену пробирок — якобы стимулятор принял прибежавший вторым Аткинс-«Носорог», тоже показавший лучшее персональное время. Уже лишившись медали и членства в Федерации, Смит продолжал упорствовать. Дал совершенно неполиткорректное интервью в «Нью-Йорк Таймс», где обвинял тренера сборной в желании видеть на пьедестале «американскую чёрную троицу», и всё в том же духе.