Фредерик Пол - Анналы Хичи

Поэтому я постарался улыбнуться, и, к моему изумлению, это мне удалось. А потом огляделся.

Что бы ни говорила Эсси Альберту о роскошных окружениях, которые он нам предоставлял, она не собиралась отказываться от собственного стиля. Ее представление о вечеринке сильно изменилось с тех пор, как мы были записаны машиной. В старину мы могли делать все, что хотим, потому что были богаты. Теперь еще лучше. Нет ничего такого, что доставляет нам удовольствие и что было бы для нас недоступно. И нам не нужно садиться в самолет или космический корабль, чтобы куда-нибудь добраться. Когда мы приглашаем в гости, нам не нужно ждать. То, что нам нужно, возникает сразу, и нам даже не нужно беспокоиться о похмелье, о том, как бы не обидеть других и не потолстеть.

Итак, для начала Эсси создала помещение для пирушки.

Ничего экстравагантного. Если бы мы такое захотели еще людьми во плоти, легко могли бы получить. Вероятно, стоило бы не больше миллиона долларов. Ни у Эсси, ни у меня никогда не было лыжного домика, но несколько раз мы в таких бывали. И нам нравилось сочетание огромного, до потолка, очага в одном конце, медвежьих и лосиных трофеев на стене, десятка окон, в которые видны горы в резком солнечном свете, удобных стульев, диванов и столов со свежими цветами и... И, как я вдруг осознал, множества других предметов, которые мы никогда не видели в лыжных домиках. На столе у окна винный фонтан, в нем пузырилось шампанское. (Единственным признаком того, что это не «реальное» шампанское, было то, что у него никогда не кончались пузырьки). Рядом с фонтаном шампанского длинный буфетный стол с официантами в белых жакетах, готовыми заполнить вам тарелку. Я видел вырезку индейки и ветчину, апельсины, заполненные внутри киви и вишнями. Посмотрел на все это, потом на Эсси.

– Копченые устрицы? – предложил я.

– Боже, Робин, – с отвращением сказала она, – конечно, копченые устрицы! Не говоря уже о икре для меня и Альберта, ребрышек для старого Хулио и чего-нибудь для его девушки, а еще большое ведро мягкого месива, которое ты так любишь. Я имею в виду салат с тунцом. – Она хлопнула в ладоши. Дирижер небольшого оркестра на помосте в дальнем, конце помещения кивнул, и оркестр заиграл мягкую ностальгическую музыку, из-за которой сходили с ума наши деды. – Сначала поедим или потанцуем? – спросила Эсси.

Я сделал усилие. Подыграл ей.

– А ты как думаешь? – спросил я своим самым сексуальным, самым глубоким кинозвездным голосом, глядя ей прямо в глаза, рукой твердо сжимая ее обнаженное плечо, потому, что, разумеется, на ней было вечернее платье с глубоким вырезом.

– Я думаю, мы сначала поедим, дорогой Робин, – вздохнула она, – но не забудь: мы будем танцевать, и много.

И, знаете, оказалось, для этого требуется не так уж много усилий. Действительно, салата с тунцом было столько, сколько я никогда не надеялся съесть, и официант накладывал его на куски ржаного хлеба и плоско приминал, чтобы получился сэндвич: именно так, как я люблю. Шампанское прекрасно охлаждено, и пузырьки (хоть и несуществующие) приятно щекотали мой (несуществующий) нос. Пока мы ели, Альберт доблестно убрал оркестр с площадки, достал скрипку и развлекал нас Бахом без аккомпанемента, маленьким соло Крейслера, а позже, когда к нему присоединились оркестранты, парочкой струнных квартетов Бетховена.

Понимаете, ни один из музыкантов, составлявших этот небольшой камерный оркестр, не был «реален» – даже в таком смысле, в каком реальны мы. Это всего лишь весьма ограниченные программы, взятые Альбертом из его бесконечного запаса окружений, но то, что умели, делали они очень хорошо. Отличная пища и шампанское тоже не были реальны. Но вкус их от этого не страдал. Лук в тунцовом салате время от времени доставлял мне удовольствие, напоминая о себе, и нереальный алкоголь в имитированном шампанском активировал мои двигательные и сенсорные центры точно так же, как сделал бы реальный алкоголь в реальном теле. То есть я хочу вам сказать, что еда, питье, танцы делали свое дело, и я становился все более возбужденным сексуально. А когда мы с Эсси сонно кружились в танце (нереальное «солнце» село, и нереальные «звезды» ярко горели над нереальными «горами»), ее голова лежала у меня на плече, а я пальцами гладил ее обнаженную спину, я почувствовал, что она в таком же состоянии.

И я увел ее с танцев в общем направлении, где, я был уверен, нас ждет спальня. Альберт с доброй прощальной улыбкой посмотрел нам вслед. Они с генералом Кассатой болтали у очага, и я слышал, как Альберт сказал:

– Это просто мое небольшое импровизированное музыкальное шоу, генерал. Понимаете, я всего лишь старался приободрить Робина. Надеюсь, я вас не обидел.

Генерал Кассата удивленно посмотрел на него. Он почесал шоколадного цвета щеку, рядом с коротко подстриженными пушистыми бакенбардами, и ответил:

– Не понимаю, о чем вы говорите, Альберт. Почему я должен обидеться?

У меня нет реального тела, мне не нужно есть реальную пищу и не нужен реальный стул, чтобы сесть. У меня нет и тех приспособлений, которые обычно нужны, чтобы заниматься любовью, и тем не менее мы делали то, что делали, со страстью и удовольствием. Имитация? Конечно. Но чувствовал я себя хорошо, как никогда, и когда все кончилось, мое сымитированное сердце билось чуть быстрее обычного, а мое дыхание выходило имитированными рывками, и я обнимал свою любовь и прижимал ее к себе, чтобы впитать имитированный запах, и ощущение, и тепло.

– Я так рада, – сказала сонно моя дорогая, – что сделала наши программы взаимодействующими.

Она пощекотала мне ухо своим дыханием. Я повернул голову, чтобы пощекотать ее.

– Моя дорогая Эсси, – сказал я, – одна из твоих программ чертовски хороша.

– Я бы не могла этого сделать без тебя, – ответила она и сонно зевнула в сатиновую подушку. (Знаете, мы иногда спим. Нам это не нужно. Нам не нужно также есть или заниматься любовью, но это доставляет столько удовольствия, что мы это делаем, а я больше всего, всегда ценил последние минуты, когда голова ваша на подушке и вы вот-вот уплывете в теплый безопасный сон, где ничто во вселенной вас не тревожит).

Мне хотелось спать, потому что это часть подпрограммы. Но я знал, что, если нужно, я могу стряхнуть сонливость, потому что это тоже часть подпрограммы.

Я так и сделал. На время. Я подумал, что все-таки кое-что еще осталось у меня на уме.

– Я узнаю кровать, милая.

Она хихикнула.

– Хорошая кровать, – прокомментировала она. Она не стала отрицать, что это точная, а может, даже усовершенствованная копия анизокинетической кровати, которая годы и годы назад была у нас в Роттердаме.

Но я хотел поговорить не об этом и потому начал снова.