Джерри Пурнель - Наемник

И все же недолго осталось ждать, пока у нас не будет никакого выбора. Наверно, нам следует действовать сейчас.

Лермонтов вспомнил свою юность в Москве, когда президиум контролировали генералы и содрогнулся. Нет, подумал он. Военные доблести бесполезны для управления штатскими. Но политики-то управляли не лучше. Если бы мы не подавили научных исследований! Но это было сделано во имя мира. Чтобы сохранить контроль в руках правительства над технологией, не допустить, чтобы она диктовала политику всем нам. Это казалось таким разумным и, кроме того, теперь такая политика была очень старой. Осталось мало тренированных ученых, потому что никто не хотел жить под ограничениями Бюро технологии.

Но что сделано, то сделано. Он оглядел кабинет. Полки открытых шкафов были усыпаны сувенирами с дюжины планет. Экзотические раковины лежали рядом с набитыми чучелами рептилий и обрамлялись светящимися камнями, за которые можно было получить баснословные деньги, потрудись он их продать.

Он импульсивно протянул руку к настольной консоли и переключил селектор. По экрану замелькали изображения, пока он не увидел колонну солдат, марширующих через огромный открытый каменный пузырь. В этой огромной пещере они казались карликами.

Подразделение Десантников Кодоминиума маршировало через центральный район лунной базы. Палата Сената и правительственные кабинеты были намного ниже пещеры, столы глубоко похороненные в скале, что никакое оружие не могло уничтожить лидеров Кодоминиума внезапным ударом. Над ними были охраняющие их воины, а эта группа шла сменить охрану.

Лермонтов включил звук, но услышал не больше, чем четкий размеренный звук марширующих солдат. Они шли осторожно в низкой гравитации, приспособив шаг к своему низкому весу; и они, думал он, шагали бы столь же четко на планете с высокой гравитацией.

На них были ало-голубые мундиры, со сверкающими золотыми пуговицами, значками из темных, богатых бронзой сплавов, найденных на Кенникоте, береты, сделанные из какой-то рептилии, плавающей в Танитских морях. Подобно кабинету Гранд Адмирала, Десантники Кодоминиума демонстрировали влияние планет, находящихся во многих световых годах от Земли.

— Запевай!

Приказ донесся через динамик так громко, что поразил Адмирала и он убавил звук, когда солдаты начали петь.

Лермонтов улыбнулся про себя. Эта песня была официально запрещена и она, конечно, неподходящим выбором для караула, собирающегося занять посты перед палатами Гранд Сената. Она также была очень близка к официальной маршевой песне Десантников. И это, подумал Лермонтов, должно было-бы кое-что сказать любому слушающему Сенатору. /Если Сенаторы когда-нибудь слушали армейцев/.

Донеслись размеренные стихи, медленно, в такт со зловещим скользящим шагом солдат:

Стихи кончились с грохотом барабана и Лермонтов переключил селектор на вращающуюся Землю.

— Наверно, — сказал он вслух, — наверное, есть надежда, но только если у нас будет время. Могут ли политики выиграть достаточно времени?

Достопочтенный Джон Роджерс Грант положил ладонь на мигающий огонек на консоли письменного стола и тот исчез, отключив телефон безопасности с Лунной Базой. Его лицо сохраняло выражение удовольствия и отвращения, как всегда, когда он кончал разговор с братом.

— Не думаю, что я когда-нибудь выиграю спор с Мартином, — думал он. — Может быть это потому, что он знает меня лучше, чем я сам.

Грант повернулся к телевизору, где оратор был в полной готовности. Речь началась спокойно, как начинались все речи Гармона. Полная резонирующих тонов и призывов к разуму. Спокойный голос просил внимания, но теперь он стал громче и требовал его. Фон позади него тоже изменился, так что Гармон стоял теперь под звездами и полосами, покрывающими полушарие, с огромным американским орлом над Капитолием. Гармон доводил себе до одного из своих знаменитых приступов бешенства, и его лицо искажалось от обилия эмоций.

— Честь? Это слова, значения которых Липскомб теперь не понимает! Чем бы он ни мог быть — а, друзья мои, мы все знаем, сколь велик он некогда был, — он больше не один из нас! Его камарилья, темные людишки, нашептывающие ему, разложила даже такого великого человека, как президент Липскомб! А наша нация истекает кровью из тысяч ран! Народ Америки, услышь меня! Она истекает кровью из незаживающих ран в лице этих людей и их Кодоминиума!

Они говорят, что если мы покинем Кодоминиум, это будет означать войну. Я молю бога, чтобы этого не случилось, но если это случится, то зачем эти тяжелые времена. Многие из нас будут убиты, но мы умрем как мужчины! Сегодня наши друзья и союзники, народы Венгрии, Румынии, чехи, словаки, поляки — все они стонут под гнетом своих коммунистических хозяев. Кто держит их там? Мы! Наш Кодоминиум! Мы не стали больше, чем рабовладельцами. Лучше уж умереть как мужчины.

Но до этого не дойдет. Русские никогда не станут драться. Они размякли. Так же размякли как и мы. Их правительство охвачено тем же разложением, что и наше. Народ Америки, услышь меня. Народ Америки, слушай!

Грант тихо произнес два слова телевизору и тот выключился. Ореховая панель скользнула над потемневшим экраном и Грант снова проговорил два слова.

Стол открылся, предложив бутылочку молока. Он ничего не мог поделать со своей язвой, несмотря на все достижения медицинской науки. Деньги не были проблемой, но никогда не было времени для хирургического вмешательства и недель с регенерационными стимуляторами.

Он полистал документы на столе. Большая часть была рапортами с ярко-красными обложками службы безопасности и Грант на миг закрыл глаза. Речь Гармона была важной и, вероятно, повлияет на предстоящие выборы. Этот человек начинает досаждать, подумал Грант.