Энн Маккефри - Поколение воинов

— Но ваш уровень смертности во время холодного сна, если он продолжается больше двух месяцев, значительно выше обычного, — заметила Лунзи. — А продолжительность жизни, как правило, короче.

— Да, это так. Возможно, вам удастся найти для этого физиологические причины. Я думаю, что тот, кто соглашается на холодный сон, добровольно обрекает себя на близкую смерть. Они уверены, что принесли первую жертву, и, даже если они продолжают жить, они уже не принадлежат жизни. Наша жизнь короче вашей, и мы раньше теряем друзей. Директор говорил, что и вам нелегко было начинать жизнь снова спустя десятилетия.

— Нет.

Лунзи посмотрела вниз, затем в окно, вспоминая о том первом потрясении, когда она поняла, что Фиона выросла и она больше никогда не увидит ту девочку, которая провожала ее. И позже, что было не меньшим шоком, — увидеть состарившимися тех, кого она помнила молодыми. Или узнать, что ее прапраправнучка старше, чем она.

Остаток дороги они проехали молча, но без прежней враждебности. Дом Зебары, когда они наконец приехали, показался ей низкой гробницей из темного гранита, чем-то средним между крепостью и берлогой.

Хозяин встретил ее у экипажа, холодно бросил сопровождающему: «Благодарю, майор» — и повел сквозь двойную стеклянную дверь, защищенную сверху массивным каменным козырьком, в круглый зал с низким потолком. Пол в зале был сделан из камня янтарного цвета, с коричневыми и красными прожилками, потолок отсвечивал тусклой бронзой в свете спрятанных в нишах ламп. В зал выходили арки четырех дверей. Между ними, вдоль резных стен, располагались каменные скамейки. В центре, на глубине двух ступеней, находился очаг, в котором чисто, почти без дыма горел огонь.

Следуя за Зебарой, Лунзи спустилась по ступенькам и, повинуясь его жесту, села на самое низкое сиденье, с наслаждением почувствовав тепло огня. Он опустился на сиденье с другой стороны и достал полупрозрачный шарик.

— Ладан, — пояснил он и бросил шарик в огонь. — Приветствую вас в нашем доме, Лунзи. Мира, здоровья, процветания вам и детям ваших детей.

Это прозвучало так странно, что Лунзи не знала, что и ответить, и только поклонилась. Когда она снова подняла голову, ее окружали «тяжеловесы», собравшиеся наверху, вокруг очага. Голос Зебары стал громче:

— Мои дети и их дети. Они знают вас, Лунзи, и вы знаете их.

Они возвышались над ней, дети и внуки Зебары, огромные, невозмутимые, даже самые младшие из них походили на могучих борцов. Лунзи попыталась угадать, кто из них был тем самым маленьким мальчиком, который прервал заседание правительства. Но она даже не знала, насколько давно это было.

Зебара представил каждого. Все молча кланялись, и Лунзи бормотала в ответ слова приветствия. Затем Зебара жестом отослал своих потомков, и они вышли из зала через одну из арок.

— Там комнаты моей семьи, — сообщил он. — Спальни, детские, классы.

— Классы? Разве у вас нет общих школ?

— Есть, но не для тех, кто живет слишком далеко. Те, у кого много детей, могут нанять учителя и учить их дома. А налог идет в пользу тех, кто не может нанять частного учителя. Вы видели только старших детей, а всего их пятьдесят.

Лунзи смутилась, эта ситуация наглядно показывала, насколько тяжелые миры отошли от законов Федерации. Она знала, что они перенаселены и что рождаемость здесь не контролируется, но Зебара всегда казался ей таким цивилизованным.

Только теперь она поняла, что совсем не знает человека, ведущего ее через гулкий зал. Он был одет не в зловещую черную форму и не в рабочий комбинезон, вроде тех, какие носили почти все горожане. Длинная свободная одежда, настолько темная, что Лунзи не смогла определить ее цвет в сумеречном освещении коридора, высокие туфли, украшенные яркой вышивкой. Он был все таким же массивным, но в то же время уютным и располагающим к покою.

— А здесь, — показал Зебара, пропуская ее в небольшую круглую комнату, — мой рабочий кабинет.

Лунзи опустилась на низкое, с толстой подушкой сиденье и осмотрелась. Стены скрывали резные полки, заставленные кассетами с фильмами и записями, старыми книгами, кипами бумаг. Здесь было даже несколько украшений: грациозный завиток из чего-то, напоминающего зеленовато-голубое стекло, несколько человеческих фигурок из коричневой глины, непрофессиональный, но яркий рисунок, кривобокая глыба, которая могла быть только первым изделием любимого сына или внука. Панели управления и плоский экран монитора. Потолок выглядел словно одна большая плитка из белой керамики. Низкая кушетка, на которой она сидела, была обита шероховатой тканью, и Лунзи безумно обрадовалась, что это не замша. Валики были свалены в кучу, что было очень удобно.

Зебара сел напротив, за большой резной стол. Он нажал что-то, и стол опустился на высоту колена, сделав обстановку более доверительной. Еще одно прикосновение — и свет стал ярче. Он отражался от потолка, становясь мягче, тени в комнате почти исчезли.

— Здесь… очень приятно, — одобрила Лунзи. Она ничего больше не смогла придумать.

Зебара улыбнулся, удивленно и немного печально.

— У вас были неприятности?

— Были, — подтвердила Лунзи и рассказала ему о Биасе, обнаружив, что вполне разделяет безмерное удивление Зебары. — Он всего лишь пытался быть честным, — закончила она. И ей показалось, что она пытается доказать правоту Биаса, хотя вовсе не считает, что он прав.

— Он проявил себя полным идиотом, — отрезал Зебара. — Вы не глупая девчонка, увлеченная обилием мускулов, а взрослая женщина.

— Да, но в чем-то он тоже прав. Я не уверена, что незапланированный холодный сон не сказался на моем разуме. — Она задумалась о том, стоит ли использовать то, что она услышала от молодого офицера-«тяжеловеса». — Это все равно что умереть и родиться снова, но не с самого начала — рождения. Все прошлое остается с тобой — как моя дочь… Я уже рассказывала вам об этом. Или появление Сассинак. Люди говорят: «Что было, то прошло». И оно действительно прошло, прошло очень давно. Но оно остается со мной и не уходит. То, чего другие люди не замечают и потому не думают об этом.

— Это именно то, о чем я хотел поговорить с вами. Скоро мне предстоит долгая дорога — смерть без пробуждения, и я подумал о том, что для вас тот Зебара, которого вы знали, все еще жив и все еще молод. Таким меня уже никто, кроме вас, не помнит. Скажите мне, Лунзи, неужели тот человек, каким я стал, — он ударил себя в грудь, — уничтожил для вас того, кем я был раньше?

Лунзи покачала головой:

— Стоит чуть-чуть прищуриться, и я вполне могу увидеть вас таким, каким вы были. В это трудно поверить, но теперь, когда вы… Простите меня…

— Нет, все правильно. Это именно то, чего я хотел. — Его дыхание участилось, словно он выполнял тяжелую работу, но выглядел он не опечаленным, а взволнованным. — Лунзи, я знаю, что это сентиментальное, глупое желание, и презираю себя за это. Но я знаю, как быстро тускнеет память, и у меня нет ваших возможностей. Я забыл эти золотые крапинки в вашем зрачке и то, как вы сгибаете свой палец.