Борис Георгиев - Космогон

– Не понимаю, – пробурчал Космогон-Огородник. – Деревья какие-то. Огородник я, а не садовник. Порченый клубень надобно выбросить, чтобы не заразились здоровые. Думотерии в этой параллельности, небось, поголовно испорчены. Сам говорил ты, что седлают их и тёмные, и светлые, а теперь сам защищаешь? Тоже мне, защитник выискался.

– Ты сказал. Не все думотерии испорчены, я буду для неиспорченных защитником.

– Не понимаю. Будешь возиться с мелюзгой, каждого думотерия особо осматривать, испорчен он или неиспорчен?

– Не понимаешь, потому что не был думотерием. Я – сын человеческий, говорю: нельзя понять человечество, не поняв каждого человека в отдельности.

– Понять каждого? Ты вон сколько с одним провозился, а от меня хочешь… Недосуг мне, и вообще… Трачу тут на болтовню время своё драгоценное, когда назрело в здоровых грядках слияние. Чую, чую, – веет оттудова думосферным запахом.

Космогон засуетился, по всему видно было: собирается покинуть потравленную гряду. Он бормотал: «Пусть всё идёт, как идёт».

– Ты сказал, – поймал Космогона на слове Иешуа. – Пусть всё идёт, как идёт. Я вернусь туда. Буду искать общий язык с неиспорченными думотериями.

– Ищи-ищи, – бормотал Космогон-Огородник, концентрируясь.

Душа его светлая исполнилась от думосферного аромата сладостным предвкушением гона.

Удаляясь, он крикнул: – Ищи общий язык! Будешь при особе моей переводчиком!

Оставшись в одиночестве, переводчик, неспешно перебрался через ограду и двинулся к третьему от Солнца шарику.

Я закончил чтение далеко за полночь. В открытое окно веранды лился лунный свет. Голова раскалывалась – вторая ночь без сна, и всё попусту. Никак я не мог понять, чего хочет от меня переводчик. Текст «Космогона» показался мне неоконченным, но это как раз вполне естественно. Если в остальных параллельностях произошло слияние и образовались думосферные клетки, годные для оплодотворения, неудивительно, что огородник бросил на произвол судьбы замусоренный четырёхмерный лист, безнадёжный с его точки зрения. В этом случае информация о том, что случилось после оплодотворения думосферы, раздулся или нет новый Мировой Пузырь, и стал ли Отцом и центром нового мироздания известный мне по тексту «Космогона» огородник, – сведения эти никак не могли попасть в нашу осиротевшую грядку, заражённую всякой нечистью. Откровенно говоря, бесконечное раздувание пузырей-миров представлялось мне занятием бессмысленным, но и это неудивительно.

Я вздохнул. Из окна несло дымом и ещё чем-то. Запах показался мне отвратительным. «Соседи отмечали воскресный день, жарили чьё-то мясо, – подумал я, припоминая развесёлые заоконные вопли. – Пили вино, ели хлеб». Соседи угомонились давно. С час назад на веранду заглянула жена, спросила, не собираюсь ли я лечь. Я только махнул рукой: не до отдыха. Всё равно не заснул бы – так зудели, чесались неразрешённые вопросы. Непонятно, что сталось со станцией обрезки побегов, неизвестно, действительно ли переводчик помог выпутаться Рэю Марсианину. Нет в текстах ничего о том, всё ли ещё терзают человечество темноматерчатые гады и гады светломатерчатые. А главное – ни малейшего намёка нет на то, чего хотел от меня мой Птах, мой Зверь, мой Новорожденный, чего ждал от меня сын плотника и чего он боялся.

Я глянул в окно. Издевательски ухмыляясь, таращилась из тьмы на меня полная луна. Мне стало тоскливо. Переводчик просил о помощи. Он пытался втолковать мне смысл вполне открывшейся ему волновой функции. Он боялся, что промысел некоего испускателя опасен для человечества. Он просил ознакомиться с переводом и составить экспертное заключение немедленно. Мой волновой преобразователь и реликт так и написал: «Не медли, как делаешь обычно».

Я медлил, пытаясь уловить, что за мысль бабочкой бьётся о стеклянную стену непонимания. Да, я медлил.

Всю жизнь он пробовал втолковать мне, подсовывал книги, показывал сны, обрушивал на мою голову события – как щенка неразумного тыкал носом. Я медлил, тщился понять, он силился объяснить. Стремясь найти общий язык, он расписывал стены моего дома посланиями, а я, вместо того чтобы вчитаться, копировал буквы и полученный текст откладывал в сторону, сочтя его очередной страшной сказкой для взрослых. Так и сяк пытался он вызвать понимание; вконец отчаявшись, написал мне письмо в сто пятьдесят четыре слова. Кто знает, стал бы я разбираться с его посланием, если бы оно не было облечено в такую странную форму? И вот после всех мытарств, после того, как я понял, сложив из текстов мозаику, кто таков мой переводчик, я спрашиваю его: «Чего ты хочешь от меня?»

Скажите, разве не оскорбителен такой вопрос для сына человеческого? Ответит он: «Я – истина», – и что мне делать с таким ответом? Истина в том, что часть истины не истина.

В отчаянии я крикнул в лицо луне:

– Чего ты хочешь? Скажи прямо!

Луна взорвалась, заполнила собою всё. Я пробовал закрыться руками от нестерпимо яркого сияния, но заметил вдруг, что рук у меня нет. Я стал ничем, бестелесным сознанием. Вместе с лунным светом в меня лились слова:

– Ты сказал.

«А ты поймал меня на слове, Зверь», – неосмотрительно подумал я. После опомнился и, сообразив, что в силу испорченности не смогу и впредь удержаться от неуместного ёрничанья, испросил прощения:

– Извини. Не хотел тебя обидеть.

– Ты можешь обидеть меня только непониманием. Спрашивай.

Вопросов по текстам у меня накопилось множество, и, как всегда бывает в подобных случаях, первым подвернулся не самый важный. Думаю, луна виновата – последнее, что я видел перед озарением.

– Станция обрезки побегов… – начал я и осёкся.

Меня окатило холодом. Я почувствовал себя свободнее, увидел вокруг… Странное ощущение, когда можешь смотреть вокруг, если захочешь. Двигаясь в пустоте, я обнаружил рядом веретёнце с четырьмя выростами, похожее на белую ящерицу – ничтожную скорлупку в пустоте. Не сразу понял, что это такое. Почуял – внутри люди, вспомнил имя одного из них, и только потом пришло название корабля: «Птичка».

– «Актеон», – подсказал внутренний голос.

Вместе с подсказкой возникли в памяти картины: какие-то люди, трап, дверь орбитального самолёта, кресло, взлёт, перегрузки, невесомость, Изабелла Гилберт, надпись: «Moon Door» на белой двери…

– Ты оседлал Рэймонда? – догадался я, просматривая видения.

Лифт-шлюз, капитан в смешном скафандре с погонами, остеклённый салон…

– Пришлось, – признался внутренний голос.

– Зачем?

– Смотри.

Смотрю, подумал я, излишне упрашивать. Во все… нет, глаз у меня не было.

Смотрел я и видел «Актеон», с черепашьей скоростью ползущий от пёстрого, массивного, окутанного газовой дымкой шарика к другому, ясному, в оспинах. Меня омывало ветром Солнца, плыть в пустоте после тесноты человеческого тела было невыразимо приятно, но истыканная иголками воспоминаний память не давала расслабиться, гнала вперёд. Я хотел поймать бывшего старшего чистильщика.