Сергей Цикавый - Шаги в глубину

« “ Танатофор ” , — просила я и тянулась через пространство к чужому ВИ. — “ Танатофор ” , пожалуйста… Умри со смыслом» .

В машинном выражении это наверняка звучало намного проще и суше.

Космос над нами полыхнул взрывами, которые мгновенно слились в одно сплошное сияние. Взрывы трансаверсальных двигателей были серыми, как сама изнанка. Серыми — и оглушительно-слепящими. Я швырнула «Эосфор» вниз, на опасный край гравитационной ямы, а серое покрывало все спускалось и спускалось, и просвет между серостью и черной гибелью становился все неразличимее. Впереди рассекала мир тоненькая желтая линия, к которой надо прорваться на оглушенных приборах, на воющих локаторах, на отшибленных щитах.

Прости, Алекса, но выбора у тебя уже не осталось. Тебе только и осталось — дойти, а остальное за тебя уже сделали.

Меня тряхнуло, повело вниз, и носовые двигатели захлебнулись нагрузкой, удерживая «Эосфор» от пикирования в яму без возврата. Серая пелена все кипела, обжигая мне спину, совсем недалеко мелькнуло что-то огромное, увлекаемое вниз потоками тяготения, и я даже забыла загадать — «Mein Gott, только бы не Дональд» .

Все закончилось в одно мгновение: подожженная туманность осталась позади, бездна — тоже, а перед глазами оживала полупрозрачная вязь приборных показаний. Возвращалось все, кроме фрегата «Танатофор».

Мне не было жаль Дюпона. Я ему даже завидовала: он узнал о себе правду, увидел больные звезды иномирья и погиб, забрав с собой тех, кто исковеркал ему жизнь. И вместо того чтобы оценивать новую диспозицию, я думала о том, как хороша такая ослепительная смерть — смерть человека, достигнувшего своей цели. Думала о том, что я тоже так хочу.

Лет эдак в четыреста.

* * *

Песочная планета горела в перекрестиях моего бортового оружия, и у меня осталось достаточно реактивных армагеддонов, чтобы искрошить этот кусок камня.

— И что т-теперь? — спросил усталый голос.

«Теперь довольно неприятный момент».

— Отстреливаем по одному «дыроколу».

— Что?

«Он сейчас так похож на меня, а я так похожа на Трее» .

Увы, Дональд. Точка тождества находится неглубоко под поверхностью планеты, и если мы хотим открыть не щелочку, а ворота, «дыроколы» должны попасть точно в цель и иметь немалые запасы топлива.

— Как ты понимаешь…

— Я все п-понимаю.

Ну и молодец, хоть ты, сволочь, и перебил меня. Отстрелить «дырокол» здесь и сейчас — это как отрезать себе ногу. Да, мы не сможем сами вернуться в наш мир, и шанс для двух фрегатов — это проскочить встречным курсом с идущей сюда «Тенью». Да, мы не сможем разворачивать продвинутую тактику: одного «дырокола» хватит только на гомеостазис.

Да, да и да.

— Вводи печать высшего доступа и получай аварийное меню.

Я слушала свой голос, в котором было много холода, я висела в космосе над поверхностью песочной планеты, и самое главное, что мы в любом случае успевали выполнить работу.

— Готово, — сказал обормот.

— Координаты уже вшиты. Пусть ВИ проверит — и действуй.

Дональд не ответил. На пределе действия сканирующих сфер мерцали метки врагов, у нас неспешно шла перепроверка самых важных во вселенной данных. Ей-богу, осталось только закурить и смотреть в желтую больную глубину.

— Г-готово, — доложил Дональд.

— Пли, что ли.

Наверное, стоило бы разорвать синхронизацию, подумала я, когда острые когти вырвали из меня здоровенный кусок живота. Огненный росчерк уплыл к цели, я смаргивала слезы, пытаясь удержать его в поле зрения. Это было прекрасное зрелище: марево боли в глазах, которых на самом деле нет, песочная планета — ключ к финалу нашей миссии — и маленький болид выбора, который я только что швырнула вниз.

— Контакт, — сообщил ВИ.

Поверхность планеты не изменилась. Мы висели в поле ее тяготения, мы касались ее тропосферы, но падение наших двигателей даже на мгновение не изменило песчаное спокойствие. Датчики показывали скорость ветра над поверхностью планеты, показывали, что там идет сероводородная буря, что там нет никакого песка на самом деле, а есть тончайшая взвесь почти чистого ванадия.

А потом оттуда начали подниматься Предвестия — одно за другим. Крылатые, похожие на кресты, непохожие ни на что живое твари. Твари, против которых я не могу применить последнюю солярную боеголовку.

— Дональд, — сказала я в ответ на участившееся дыхание, — просто веди непрерывный огонь.

— Планете вредить нельзя?

— Пока нельзя.

И маневрировать нельзя: не успеешь уйти в открывшуюся червоточину. И бояться нельзя. А можно только считать секунды, и самое обидное, что дыра в наш мир может раскрыться когда угодно, так что нет даже красивого и трагичного таймера, нет шанса на «держись! Еще три секунды… Две… Одна!».

Я выстрелила кластерными торпедами. Три группы по две, «веер» — убийственный кулак перехвата с отличным ускорением. Предвестий смяло и опрокинуло снова в кипение атмосферы.

— Две метки справа по курсу.

Огонь.

— Три метки справа по курсу.

И еще. И еще, и еще — пока не остались только бортовые лазерные установки и такие грозные, но бесполезные идиотизмы со сверхмассивными и солярными зарядами. А значит — осталось совсем немного, и все идет хорошо: или откроется червоточина, или нас уничтожат.

Вероятность — она всегда имеет вид «yes/no», а остальное придумала статистика.

«Я знаю много слов на “ -изм ” », — вспомнила я сама себя.

А потом у фрегата «Телесфор» выросли пылающие крылья. Над песочной планетой всходило ослепительное крылатое солнце, и это было мое последнее воспоминание о Закате.

* * *

— Доктор, она в сознании.

«Она» — это, надо понимать, я. То есть пора открывать глаза.

Надо мной мчался коридор: лампа, лампа, лампа, лампа… Коридор был длинным, как туннель в смерть, но рядом находились люди, а значит, или я участница массового побега на тот свет, или меня куда-то везут на каталке с реанимационным интерфейсом.

— Стоять, — приказал знакомый голос, и меня остановили прямо под очередной лампой. — Как тебя зовут?

— Александра Кальтенборн-Люэ. Ин… Нет, капитан имперского флота.

Голос получился очень даже симпатичный. Ничего такой голос.

— Хорошо, — сказало склонившееся надо мной лицо. — Как зовут меня?

Я прищурилась, разглядывая лицо против света. Глаза слушались меня неуверенно, а маячки во всем теле пели приятную песню о том, сколько в меня вкатали анестетиков. Где-то внутри росло раздражение: да она что, издевается, сука?

« “ Издевается ” , “ сука ” — ба, да это же ключевые слова» .

— Доктор Окамото.

— Молодец, родная моя, — произнес голос без нотки родственного тепла. — Посадите ее.