Михаил Костин - Земля – Паладос

Спут подошел ближе и неожиданно подмигнул.

— Что вы — что вы, мистер Браун. Я с вами.

Звук, доносившийся из ближнего коридора, не походил ни на один из слышанных прежде. Васис притаился и вслушался. Призрак? Или священник? А может, в этих мерзких пещерах так глубоко шляется еще кто-то, кроме них троих.

Владимреску осторожно заглянул в коридор. Далеко, в самом его конце, что-то светилось рассеянно-голубоватым светом.

Священник? Призрак? Или?..

Чего гадать, пришла в воспаленное сознание мысль, пойди да посмотри.

И техномаг осторожно направился к источнику света. Звук нарастал, становился мощным, свет, напротив, неожиданно вздрогнул. Васис остановился. Вздрогнул? Или показалось? Нет, ерунда. Сам он трясется, вот и все.

Стараясь не шуметь, чтобы застигнуть неведомого противника врасплох, он шагал тихо-тихо. Осторожно передвигал ноги, перенося с одной на другую центр тяжести. Шаг, движение телом, вторую ногу вперед. Движение корпусом, перемещение центра тяжести. Шаг, еще шаг.

Чем ближе он подбирался к свету, тем медленнее двигался. Наконец и вовсе остановился в растерянности.

У свечения не было никакого источника. Оно существовало само по себе. Просто сгусток света, повисший в воздухе. И звук доносился именно от него.

— Что за…

Владимреску запнулся. Свет пошевелился, словно живое существо, среагировавшее на голос. Не дрогнул, а именно пошевелился. И на этот раз сомнений быть не могло. Мысли запутались окончательно. Светящийся сгусток тронулся с места и не спеша поплыл навстречу техномагу. Звук, исходящий от него, сделался угрожающим.

— Что за черт?! — вскрикнул Васис.

Свечение набирало скорость, расстояние между ним и человеком стремительно сокращалось.

Растерянность как рукой сняло. Внутри возникло то чувство, с которым неделю назад он бежал из тюрьмы: паника пополам с безысходностью, страх вперемешку со злостью. Васис развернулся и бросился наутек.

Грохот шагов эхом разлетался по тоннелю, в стороны летели мелкие камешки, но техномаг больше не таился — смысла не было. Он несся, не разбирая дороги, не оглядываясь.

Оглянуться, тут же возникла мысль. Посмотреть, где этот… эта… это. Он обернулся. Сгусток света оказался совсем близко. Владимреску обдало холодным потом.

Со всех сил техномаг дернулся вперед, споткнулся и полетел на землю. Последнее, что отпечаталось в сознании, была боль — нестерпимая, дикая, невыносимая, словно тело разрывали на тысячи крохотных частиц. И Васис закричал.

Так страшно кричат умирающие звери.

Так жутко воют матери, потерявшие детей.

Так нечеловечески дико еще совсем недавно кричал на своей искореженной неведомым камнем дробилке мальчик Грон…

А потом все кончилось.

Света не стало. Упавший человек поднялся, покачнулся, словно привыкая к своему телу, и пошел назад.

Если кто-то увидел сейчас бывшего техномага со стороны, наверняка отметил бы, что он изменился. Осанка, походка, лицо, глаза — внешне человек остается прежним, но при этом неуловимо меняется, когда в него вселяется Призрак.

Тело обычно приспосабливается быстро. Рассудок подстраивается труднее: на воспоминания и мировосприятие нового носителя накладывается память не только самого Призрака, но и его прошлых носителей. Первые дни после инициации в сознании уже не человека, еще не Призрака творится полный хаос. И через этот ералаш может пробиться разве что нечто очень важное.

В голове существа, бредущего по тоннелям заброшенной паладонийской шахты, была сейчас совершеннейшая путаница, но сквозь нее, как молитва, как мантра, как заученный в детстве неколебимый догмат, бились два ничего не значащих слова: «Генератор Жизни».

Каюта черного капитана оказалась обставлена довольно аскетично. Здесь не было ничего лишнего. Это касалось и меблировки, которую составляли стол, пара кресел, небольшой шкаф и узкая койка, и разбросанных в рабочем беспорядке на столе приборов и необходимых мелочей. Что находилось в шкафу, Габриель выяснить так и не смог. Узкий и плоский, словно ученический пенал, шкаф оказался заперт на ключ. Внутри с одинаковым успехом мог уместиться парадный костюм или труп заклятого врага.

Общий вердикт обстановки капитанской каюты укладывался в одно слово — умеренность. Следователь даже проникся к черному капитану некоторым уважением. Вот только зачем грабить и нахапывать больше и больше человеку, который столь скромен и нетребователен в запросах, оставалось неясным.

В отличие от тяжелого старого транспортника черный боевой корабль при отстыковке не трясло. Он легко отделился от разграбленного тяжеловеса и быстро набрал скорость. Габриель сперва даже не понял, что произошла расстыковка.

Беззвучно открылась дверь, впуская хозяина каюты. Тут же закрылась обратно.

— Мы уже летим, — сообщил черный капитан.

— Я счастлив, — безразлично отозвался священник.

Капитан прошел и сел в одно из кресел, жестом приглашая Габриеля занять место напротив. Следователь принял приглашение.

— Выпьете?

Габриель покачал головой. Черный капитан кивнул, отчего борода его нагло дернулась.

— Тогда поговорим.

— Нам не о чем разговаривать.

— Да бросьте, — усмехнулся черный капитан. — Вам надо просто перестать меня ненавидеть — и можно спокойно общаться.

Габриель презрительно фыркнул.

— А за что мне вас любить?

— Не любить. Любить меня не надо. Я ведь вас тоже любить не собираюсь. Но ненависти к вам не испытываю. Даже к вашей Церкви, хотя уж ее у меня есть все причины ненавидеть. Только не смотрите на меня так, брат Габриель.

Габриель напрягся. Интересно, что еще известно о нем черному капитану? И откуда он знает его имя?

— И не дергайтесь, — будто прочитал его мысли хозяин каюты. — Вас выдал жетон священника-следователя. Пока вы валялись в отключке, мои люди позволили себе небольшой обыск. Кстати, жетон вам вернули.

— И на том спасибо.

Священник по-прежнему оставался мрачен. Его мучил сейчас единственный вопрос: что стало с экипажем транспортника?

Не то черный капитан прекрасно разбирался в людях, не то и вправду владел телепатией, или это Габриель окончательно перестал себя контролировать, а только пират глянул на него и усмехнулся в бороду:

— Они мертвы. Экипаж погибает вместе с кораблем. И не смотрите на меня так. Им крупно повезло, что они умерли сегодня.

— А как мне смотреть? И зачем столько цинизма?

— Цинизм — это издержки моей профессии, — пожал плечами черный капитан. — И поймите правильно, у меня ни к ним, ни к вам нет ничего личного. Это политика. Только и всего.

Разговор звучал немыслимо. А та легкость, с которой пират говорил о чужой смерти, просто потрясала.