Владимир Кузнецов - Алхимик

— Что с тобой, Джек? Ты не мой хозяин! Ты фантом! Ты всего-навсего плод моих страхов, моих темных эмоций. Ты — мое творение! У тебя нет власти надо мной!

— Где б я ни был, все равно собой останусь. Я в этом не слабей Того, кто громом первенство снискал.

Локомотив протяжно свистит, сбрасывая пар. Рипперджек бросается вперед, словно ожидая этого сигнала. Сол падает на бок, скатывается с крыши, хватается рукой за скользкую от влаги жесть. Тело с размаха бьется о стену вагона, хрустит, стекло. Прежде чем голова успевает обработать этот сигнал, свободный кулак бьет — коротко, без размаха. Острая боль волной проходит от кисти, сухо звенит о доски пола битое стекло. Сол давит коленом, выталкивая обломки внутрь и сам проваливаясь за ними. Рвется об острые края одежда, в паре мест стекло обжигает кожу. Падает на пол, на несколько мгновений замерев, не в силах пошевелиться. Сейчас, лежа на полу, он понимает, что Джек не поместится, не пройдет по коридору, не сможет даже попасть в дверь. Он не сможет достать их… Пока не придет время покинуть поезд.

Шатаясь Сол поднимается, бредет, придерживаясь рукой о стенку, оставляя на полированном дереве длинные кровавые полосы. Это его вагон. Смешно — так долго бежать и в итоге оказаться в своем же вагоне. Навстречу выбегает кондуктор, что-то кричит, машет руками. Сол отпихивает его в сторону, идет дальше. Доходит до купе, рывком раскрывает дверь. Алины и спички еще нет. Надо было уезжать на север, в горы. И плыть из Глазго. Швеция ничуть не хуже, чем Франция. Хотя здесь нет ни Швеции, ни Франции, н даже Глазго. Сол достает с багажной полки саквояж, проверяет его. Деньги на месте. Когда речь идет о полновесном золоте, чеканка уже не так важна, но альбонийские империалы ценятся во всем мире. Там же — два пистоля. Разумно было припрятать их в банковском сейфе вместе с деньгами. По три патрона к каждому. Зачем три? Все равно, выстрел будет только один.

Двери раскрываются, внутрь буквально вваливается Алина. Короткий осмотр — и лицо ее сначала охватывает страх, а через мгновение — тревожная решимость, такая же, какая бывает у военных медсестер, когда они готовят раненного солдата к ампутации ноги. В голове Сола шумит, под ногами — темная лужа.

— Это что, из меня столько крови? — спрашивает Сол, удивляясь, как тихо звучит его голос. — А где черные мундиры? Я думал их тут больше будет…

В этот момент он очень ясно ощущает, что сознание его держится сейчас на очень тонкой нитке. Стоит немного расслабиться — и нитка эта оборвется. И тгда — долгое забытье. Этого нельзя допустить.

Он с трудом фокусирует взгляд на Алине, перематывающей его руку куском ткани.

— Я понял… — он говорит едва слышным шепотом. — Я понял, как нам вернуться. Моя смерть разрушит цепи сна… когда мы будем вместе. Только так.

— Тебе не кажется, что действовать по строчке русского говнорока — плохая идея? — деловито интересуется Алина, всецело поглощенная повязкой. Сол улыбается.

— А как иначе? Все остальное мы уже попробовали. Спокойствие… страх… отторжение… все. Больше ничего не осталось. Только смерть.

— И ты умаешь, что смерть возьмет тебя? — Алина вдруг останавливается, глядя мужу прямо в глаза. — Ты думаешь, я не испробовала этот способ?

Сол мотает головой, пытаясь справится с головокружением.

— Ты пыталась покончить с собой?

— Через месяц или два. Поняла, что не смогу. Мне не дадут. Этот мир удержит меня. Я искала смерть долго и целенаправленно. Последним шагом были Скорбящие сестры. Потом появился ты, и я решила, что надо попытаться с другой стороны.

— Не понял… — Сол хмурится, пытается встать, но Алина удерживает его.

— Я узнала о тебе из газет. Еще до того, как ты затеял аферу с фабрикой. Газеты писали о самодельных бомбах и пироксилиновых патронах, оказавшихся в распоряжении филинов и чичестеров. Я поняла, что без тебя тут не обошлось, хоть и удивилась. Ты ведь не покидал меня. Ты всегда был рядом.

Она замолкает глядя в глаза мужу. Эд ощущает, как слабость и головокружение понемногу отступают. В цшах все еще шумит, но уже не темнеет в глазах и не холоднеют пальцы.

— Это я навела Дулда на тебя. Вынудила сотрудничать с чичестерами. А потом, когда появился Данбрелл, переключилась на него. Данбрелл не хотел устраивать серьезный рейд — планировал просто отправить тебя в больницу, чтобы у его адвокатов было время лишить тебя фабрики. Это я настояла на полноценной атаке, я устроила переговоры с Однадом, я настаивала на твоем убийстве. И потом, когда этот напыщенный индюк отправил тебя на свой «Агамемнон», я писала ему, умоляла, чтобы он при первой возможности убил тебя. Последней попыткой стало твое возвращение. Это я донесла черным мундирами о тебе, указала на дома Анны и Рейга. Все складывалось хорошо, но вмешался Леклидж.

Слова Алины не укладываются у Сола в голове. Горло сковывает жуткая сухость, собственный голос едва слышен:

— Алина, зачем ты так? Это же неправда… Ты не могла так поступить…

— Я виновата. Но я сделала то, что сделала. Я хотела, чтобы ты ушел. Вернулся домой. Ты не принадлежишь этому миру. Я так думала. Теперь понимаю, что ошиблась. Ты такая же часть его, как и я.

Она умолкает, словно не решаясь произнести следующую фразу. И в этот момент Сол замечает, что стука колес за окном больше не слышно.

— Эдик, мы с тобой бессмертные. Мы не можем умереть. Как бы ни старались.

— Есть кому постараться за нас, — хмуро отвечает Сол. Этот разговор уже исчерпывает свою важность. Алина упрямо мотает головой:

— Нет! Почему Рипперджек не убил тебя сейчас? Как ты смог уйти живым? У него нет власти…

— Где б я ни был, все равно собой останусь, — вдруг произносит Сол голосом, снова сильным и отчетливым. — Я в этом не слабей Того, кто громом первенство снискал.

Алина смотрит на него удивленно. Сол поднимается, все еще чувствуя слабость. Теперь он смотрит на жену сверху вниз:

— Все — лишь плод нашей фантазии. Ты застряла в этом болте из маний и фобий, и рядом не оказалось того, кто мог бы вырвать тебя. Но я пришел. Возможно, пришел только ради этого. Я не знаю, что будет со мной, когда мы проснемся. Я не знаю, будем ли мы помнить об этом, не знаю, чей это сон, твой или мой. Но я абсолютно уверен в том, что это сон. И я могу это доказать.

Алина отворачивается, глядя в темноту за окном.

— У меня три доказательства. Первое — картина в доме Д. Я не видел ее, но знаю, в какой ипостаси ты предстала на ней. Венера Вертикордия. Яблоко, стрела и обнаженная грудь. Леди Лилит для Рейга — недоступная, высшая ипостась женщины. Для тебя Аридон Рейг был воплощением мужчины как такового — эгоиста, гедониста и сластолюбца, способного лишь на бессмысленное раскаяние. Для Леклиджа — Сибилла, пророчица. Леклидж — воплощение умного, сильного, всезнающего мужчины. Мужчины-отца. Выше него может быть только пророчица — знание божественное всегда превалирует над знанием земным. И наконец Д. У него могла быть только Венера, ибо Д был мужчиной-образом, воплощением романтической мечты. Физически недостижимым и умственно непознаваемым, но в итоге — подчиненным идеалу женской красоты. Потому третий образ — это образ всепобеждающей власти любви.