Владимир Кузнецов - Алхимик

Алина улыбается. В этой улыбке — превосходство, снисхождение к наивным рассуждениям. Сол старается не обращать внимания. Ему все еще нехорошо от потери крови, но адреналин, кажется, добавляет ему сил.

— Доказательство второе: Анна Лоэтли. Ты никогда не рассказывала мне и не писала об этом в дневнике. Ты говорила о Вилкоге, третьем адепте Арканы, сильнейшем из трех, и о его лучшем творении. Сейчас я расскажу тебе о трех колдунах и их творениях — то о чем я не мог узнать ниоткуда. Первый и сильнейший — Амад Вилког. Его творение — Анна Лоэтли, женщина кукла. Странная пародия на Суок Юрия Олеши, замешанная на образах героинь Джейн Остин. Я не знал, что это кукла, но догадался, когда ты сказала. Теперь я понял, почему у нее была такая холодная кожа. И почему она казалась такой… особенной. Хотя, если честно, я думал, что она лесбиянка.

Сказанное звучит как шутка, неуместная и глупая. Но все-таки, это немного снижает общее напряжение. Сол и Алина улыбаются друг другу, но в глазах женщины все еще стоит напряжэенное ожидание. Эд сдерживает вздох: это Алина, она такая всегда. Всегда колеблющаяся и всегда упрямая. Он продолжает.

— Творение Леклиджа — Аридон Рейг. Скульптура, шедевр телесного и духовного, сотканный из живой плоти, чувств и мыслей. И одновременно — вызов закрепощенному, агонизирующему обществу, одновременно консервативному и стремительно меняющемуся. Спорить готов, для Леклиджа Рейг — воплощение противоречий Олднонского общества. Так же, как Дориан Грей был таким воплощением для Уайлда.

Сол умолкает, переводя дух. Алина молчит, неотрывно глядя в окно.

— Я думаю, у каждого колдуна есть высшее творение, Magnum Opus. Это — смысл его служения Аркане, возможно даже, смысл жизни. Прекрасная концепция. Должна быть такая цель и у Д. Но, мне кажется, он не успел ее воплотить, только стоял на пути к ней. Так ведь?

— Нет, — Алина качает головой, не поворачиваясь к мужу. — Д не разделял этой философии. Из-за этого он поссорился с Леклиджем, даже попытался подставить своего учителя. Если бы все получилось, Леклидж сейчас бы гнил взастенках у Лэбба. Д видел в Аркане иное предназначение. Не хранитель возвеличивает Аркану, а Аркана возвеличивает хранителя. Как бы иначе он стал Лордом-Хранителем?

— Мне казалось, его путь к власти проходил через другое место…

— Не паясничай. Ты обещал третье доказательство.

Сол какое-то время молчит. Они подошли к финалу. Все это время он действовал интуитивно, следуя не фактам, а ощущениям. Если происходящее вокруг — только сон, то именно такой путь и является верным. В реальности бытие определяет сознание. Во сне, сознание властвует над бытием. Он надирает в грудь воздуха и произносит — чеканно, коротко:

— Рипперджек. Он не убьет нас.

Алина фыркает:

— Это не доказательство! Я только что говорила тебе тоже самое!

— Он не убьет нас не потому, что мы бессмертны. Хотя, в общем причина именно такая… Он не убьет нас потому, что он — это ты Алина. Это твое воплощение, деструктивное, хищное, ретроградное. Часть не может убить целое не убив себя. А себя он убить не может.

Эд замолкает, ожидая ответа. Алина какое-то время молчит, потом поворачивается к нему. В уголках глаз блестят слезы:

— Нет, Эдик. Нет. Не я. Джек — это ты. Ты всегда был в моих снах. Именно такой — жуткий, беспощадный, неодолимый. Мне часто снилось, как Джек преследует меня по темным закоулкам и я не могу убежать, я не могу скрыться. И всегда настигал. Всегда я просыпалась через секунду после того, как его когти касались меня. Я долго не могла понять. Потом поняла. Это ты. Это тебе всегда нужно быть круче, умнее, опытнее. Ты всегда в себе уверен и будешь гнобить всякого, кто в твоей уверенности сомневается. Ты питался моим страхом, моей слабостью. Это ты Джек, а не я. Потому он и нашел тебя здесь, потому не убил, хотя мог это сделать множество раз. Потому филины слушали тебя беспрекословно, нутром чувствуя в тебе их жуткого хозяина. Потому тебя боялся Данбрелл, потому не убил Крысиный Капитан…

— Ты не могла знать о капитане. Я не рассказывал. Данбрелл не мог написать. Даже камни твои говорят только «да» или «нет». Ты понимаешь теперь? Это сон, и он рушится, он сжимается и корежится вокруг нас, как сухие листья от пламени. Он больше не выдерживает нашего присутствия. Нам нужно уйти. И мы можем это сделать.

Алина невесело улыбается. Сол замечает, что руки ее слегка дрожат.

— Будем стрелять друг в друга? Приставим стволы к вискам? Лучше к вискам, так надежнее. Если в сердце, может срикошетить от ребер…

Они молчат, вслушиваясь в мерный стук колес. Сомнения, черными змейками вползают в мысли. Сомнения и страх. Неизбывный страх смерти.

Нельзя умереть понарошку.

— Я должна тебе сказать… — Алина говорит тихо, почти неслышно. — Я хотела сказать еще там, но не успела. Попала сюда… Я… Я хочу развестись с тобой. У нас не получилось. Мне плохо с тобой. Очень плохо. Наверное, я потому и оказалась здесь.

Сол не отвечает. Он молча раскрывает саквояж, достает бумагу, перо, чернильницу. Он подготовился к этому моменту, хоть и надеялся, что он произойдет позже. Это странно и глупо — оставлять послание собственным фантазиям, но он не может иначе. Он пишет быстро и размашисто, не заботясь о каллиграфии и чистописании. Заканчивает, дует на бумагу, чтобы чернила быстрее высохли. Потом достает пистолеты, тщательно проверяет, заряжает, выкладывает на стол. Пока он занимается ими, Алина пробегает взглядом письмо, дописывает несколько строк. Сол, прочитав, одобрительно кивает.

Письмо, вместе с саквояжем он передает кондуктору, обалдело разглядывающему окровавленного пассажира. Золотая монета снимает оцепенение. Уже совсем не чувствуя слабости и боли, Сол возвращается в купе.

По шумному вокзалу Рувда бредет странный мальчик. Грязный и одетый в заношенное рванье, одной рукой он опирается на грубый костыль, во второй несет небольшой, но видимо, тяжелый саквояж. Взгляд у него растерянный. Остановив случайного прохожего, он спрашивает как пройти к банку Баринга. Удивленный джентльмен дает короткие объяснения, и парень направляется в указанном направлении. Город вокруг словно обтекает его, хотя ничего странного или отталкивающего в этом ребенке нет. Разве что глаза. Но разве кроме собственных родителей кто-то смотрит в глаза ребенку?

Спичка очень устал. Ему не хочется никуда идти, ничего делать. Нахлынувшие в первые минуты обида и горечь давно ушли куда-то на дно, их вытеснила странная пустота, холодная и в то же время, умиротворяющая. Все, что осталось в этой пустоте — это строчки письма, оставленного Эдом. Спичка запомнил их до последней буквы. Теперь ему кажется, что ради этого письма Эдди и заставлял его учиться читать.