Ольга Ларионова - Чакра Кентавра (трилогия)

Сибилло продолжал корчиться на полу, зажимая уши — впрочем, не так крепко, чтобы не слышать слов принцессы; Лронг глядел на нее с немым обожанием, ибо уверенность в себе вернула былую царственность ее красоте, а Паянна попросту раскрыла рот в том редкостном восхищении, которое так нечасто встретишь в отношении одной женщины к другой.

Но тут она тряхнула головой, словно сбрасывая с себя очарование, наведенное голосом чужеземки:

— Нет, сибилла светлокожая, не все. Не знаешь ты ледяной лютости солнечных слуг. Если уж учинят они заговор против светлого князя, а рано или поздно это неминуемо случится, негожий он им, не ихнего он каравана; то пытать они его будут смертной мукой, пока не велит он вернуть золото обратно.

— Вот потому‑то я и хочу, чтобы все услышали: голубое сокровище в другом мире, распоряжаюсь им я, и нет у вашего князя способа, как в этот мир весть переслать. Запытать его до смерти нетрудно, судя по вашим обычаям; только вот тогда — и пусть все это усвоят хорошенько! — голубое золото будет потеряно навсегда. Навсегда!

Тишина наступила такая, что, казалось, замерли не только находившиеся в палатке, но и те, кто, несомненно, этот разговор подслушивал.

— Ты все‑таки собери свой сановный совет, князь, — подсказала она, — и повтори это во всеуслышание, чтоб запомнили накрепко. И прибавь, что время от времени мои воины будут незримо появляться во всех концах твоей дороги, проверять, все ли благополучно. И что тем, кто попробует учинить смуту, завидовать не придется… Амулет свой, молнии мечущий, ты там же и продемонстрируй, только целься в потолок. Тогда рука не дрогнет.

Ну, кажется, все было расставлено по местам.

— Зови Чернавку, — распорядилась принцесса.

Паянна круто развернулась, словно приказ был отдан непосредственно ей, распахнула палатку — светлый грибной дождик хлынул ей навстречу.

— Кивка! — крикнула она — видно, кто‑то появился на ее крик, потому что продолжала она уже чуть слышно: — Пусть приведут ту, что под охраной рогаточниц, да покрывала не снимают с головы и маски тоже, чтоб ни один глаз ее не углядел!

Она задернула полог и обернулась к принцессе, как бы извиняясь:

— Замучают очищениями служаки солнцевы…

— Да, — подтвердил Лронг, — закон неизменен — Чернавке маску снимать до смерти не велено, пришлось снова надеть.

— Вот в твоем миру, девонька, пусть она с босым лицом походит, авось загорит, а то уж больно светла, как зола, — не упустил случая вставить свое слово сибилло.

— Ну, это мы уже там решим по ходу дела, — подвела черту принцесса. — У тебя все, милосердный князь? Тогда я возвращаюсь… сын ждет.

Костлявые пальцы поскребли ее сапог. Мона Сэниа с удивлением глянула вниз — сибилло, присев на корточки, снова отчаянно гримасничал, всеми мимическими знаками давая ей понять, что хочет сказать ей что‑то без посторонних ушей.

— Что еще, уважаемый? — ей очень не хотелось тратить время па выслушивание пустых баек отставного колдуна, но с другой стороны, еще неизвестно, когда придется снова побывать на Тихри — так уж лучше покончить со всеми вопросами разом. — Подальше от людского жилья? Хорошо, только на минуточку.

Она нагнулась, обнимая шамана за плечи, по в этот миг теплая властная рука сжала ее запястье:

— Я с вами, — непререкаемым тоном проговорила Паянна. — Не верю я трухлявому.

— Отвяжись, кочерыжка! Заколдует тебя сибилло!

— Как же, — усмехнулась женщина, — заколдуешь. Загнулась твоя колдовалка!

Мона Сэниа только головой тряхнула — в ее жизни явно началась полоса стремительных решений, и такой образ действий вполне соответствовал ее праву. Поэтому, не тратя лишних слов, она покрепче взялась за локоть чернокожей хозяйки гарема, прикидывая в уме, что и сибилло, и эта далеко не старая женщина вместе не тяжелее, чем один боевой конь, которого ей не раз приходилось переносить через НИЧТО.

Один шаг — и вот они втроем уже стояли среди заброшенных домиков того первого селенья, в котором очутилась дружина после зловещего медового Ущелья, которое отнюдь не было медовым.

— Безлюдье гарантировано, — жестко отчеканила она. — Говори, сибилло!

Шаман зябко поежился — между домишками свистел пронизывающий ветер. Неминучая осень царствовала здесь вовсю, выметая все следы человеческого духа.

— Убьют князюшку, порешат милосердного… — сибилло залился неподдельными слезами. — О нем ты заботишься, а о сибилле бесприютном подумала?

Ну вот, только этого ей и не хватало — тащить еще и этого юродивого к себе на Игуану!

— Твой мир здесь, и ты — не беззащитная женщина, — безжалостно отрезала принцесса. — Могу перенести тебя па другую дорогу, если трусишь. Прикинешься всемогущим — сойдет. Отрастишь на каком‑нибудь баране шерсть до земли…

— А кто тебя живой водой напоил, забыла? — взвыл шаман.

— Ну так что тебе?

— Амулет! Амулет, молнии мечущий! Только чтоб никто не знал…

— Не давай, — спокойно проговорила Паянна. — Со страху своих перешибет.

— Естественно. Вот возьми другой, огонь рождающий.

Шаман боязливо принял легкую золотистую безделушку с колдовскими рунами вдоль боковой стеночки. Если бы он был сведущ в земном языке, то прочитал бы загадочные буквы: ВАСИ. Волшебные руны означали, что зажигалка изготовлена умельцами–раритетчиками из Валдайской Артели Скобяных Изделий.

— Я уже сказала, что мои воины будут время от времени за вами приглядывать, если что — очутишься на другой Дороге.

— Хорошо б на Морскую, погреть кости па бережку… — мечтательно проблеял шаман.

— Он еще привередничает! — фыркнула Паянна.

Было в ее выжидательной позе что‑то такое, что заставляло мону Сэниа предполагать, что тихрианка ждет, когда с сибилловыми капризами будет покончено, чтобы перекинуться с ней парой слов наедине. Поэтому она представила себе самую большую из всех подушек, валяющихся на полу княжеской палатки, и без лишних объяснений отправила сибиллу прямо туда. Исчезновение шамана не произвело на женщину ни малейшего впечатления — она продолжала сохранять невозмутимость эбеновой статуи.

— Говори, — по–королевски бросила джасперянка.

— Князя убьют, — непререкаемость тона граничила с равнодушием.

— Что, и тебя спасать в этом случае?

— Нет. Ты — белокожая сибилла, ты все можешь. Достань живой воды.

— О, древние боги! И как это я сама не догадалась… — естественное недоверие одной незнакомой женщины к другой вспыхнуло у нее совершенно закономерно. — Значит, достать живую воду… и отдать тебе?

— Не стоит — у нас ведь не только каждое слово услышат, но и каждую нитку пересчитают. Могут украсть. Так что отдай этому трухлявому, его за дурачка держат, обыскивать не будут.