Ольга Ларионова - Чакра Кентавра (трилогия)

— Да пойдем мы или что?..

— Чего же не пойти! Только дорога, поди, уже перекрыта. Словно в ответ на ее слова откуда‑то из‑за холма, но в то же время и снизу, как из‑под земли, раздался отчетливый удар колокола. — Вот, говорю ж тебе — домовину уже вынесли.

Она потянула его за рукав и повела вправо, из леса, однако, же не выходя. Кого боялась? Старец опустился на землю, по–дружески обняв рогатый череп, и сидел к ним спиной; ни Мади, ни кого другого среди туманных холмов не было видно. Стройные голые стволы, мимо которых они шагали, точно пересчитывая их, росли чересчур ровным рядком, да и почва под ногами сделалась гладкой, утоптанной. Значит, они уже вышли на дорогу, обсаженную тычками этими мохноголовыми, а он и не заметил, видя перед собой только это крепко сбитое смуглое тело и облизываясь, точно горбатый кот.

Действительно, они все шли и шли, оборотя левое ухо к солнцу, — на Тихри он решил бы, что это путь к Дороге Свиньи. Но здесь — была просто аккуратно обсаженная деревьями аллея, и слева от нее…

Он так и замер на месте, внезапно поняв, что слева‑то, за ровной гребенкой стволов, нет абсолютно ничего. Точно свет там кончался. Но любопытство пересилило страх, и он, упершись раскинутыми руками в два соседних ствола, осторожно вытянул шею и глянул вниз.

Крутой обрыв уходил в глубину шагов на сто, не менее; дорога, петляя причудливо извернувшейся змеей, спускалась вдоль него в поросшую высоченными деревьями долину. Это их кроны он и принял за холмы, тонущие во влажных полуденных испарениях. А среди зеленых куп золотились, складываясь в затейливые короны, кресты и купола, легкие дуги и витые, точно рога, стержни; кое–где просматривались арки и колоннады, такие же неестественно легкие, а ближе всего, перекрывая дорогу, виднелись массивные, но все‑таки не тяжелые ворота, увенчанные двумя изогнутыми остриями, нацеленными в небо, как будто по земле не могло приблизиться ничто такое, что стало бы угрожать этому сказочному городку. Харр вспомнил легенды о Пятилучье, в котором он так и не успел побывать, и уже не сомневался, что там, внизу, расположился княжеский двор.

— А ты что, тоже при князе состоишь? — оглянулся он на Махиду.

Пронзительно–желтые глаза ее округлились в изумлении. Только сейчас, когда ее лицо оказалось совсем близко, он углядел еще одну его особенность (до того мешали ее глаза, немыслимые в своей светоносной желтизне) — темные волосы, треугольным мыском спускавшиеся до самого переносья, вовсе не были аккуратно подстриженной челкой — они и росли так вот, точно из родниковой точки между глаз возникал пушистый темно–каштановый султанчик; из этой же точки разлетались к вискам чуть изломанные дуги бровей. Диковинное лицо — да только все ли тут таковы?..

— Господин мой, а господин! — Махида теребила его за рукав.

— Ась? — встрепенулся он, стряхивая наваждение — нет, положительно девка на него чары наводила.

— Кто такой “кинязь”, спрашиваю?

Он открыл было рот, чтобы объяснить, и тут его окончательно доконало сомнение: “а с чего это она понимает каждое его слово? Он и на Тихри‑то не сразу приспосабливался, когда па новую дорогу подавался, а тут мир другой — а словеса все одинаковые. А может, ему все это только чудится в смертном сие, потому как уже потонул он в топкой трясине под зеленой звездой?”

Он еще раз поглядел вниз: из зеленокаменных врат уже вылился на дорогу черный ручеек — цепочка людей под одинаковыми покрывалами; на плечах они несли что‑то длинное и тоже черное, вроде сундука. Они уже подымались вверх по дороге, и было очевидно, что встречь не пройти. Сколько ж ждать?

Словно угадав его мысли, Махида смущенно проговорила:

— Я б спустилась, господин мой, да вот тебе такой дорогой не уместно следовать.

— Это какой же?

— А по воздуху!

Он мигом представил себе головокружительный полет с этого обрыва, и ужас тошнотным комом поднялся из пустого желудка к самому горлу. Воды и высоты боялся бесстрашный странник, привыкший всю жизнь шагать по ровной земле. Те, у кого он побывал в гостях (словно век назад — ишь как время‑то отодвинулось!), умели и летать, и плавать, но так на то они и были чужедальние, с которыми он и не сжился, и не сгостевался. Ну да строфион с ними.

А тут ему — и лететь? Не–ет, наваждение это, не иначе.

Он отступил на несколько шагов от края обрыва, стал посреди дороги, широко расставив ноги, и велел:

— Эй, девка!

Она послушно шагнула к нему.

— Дай‑ка мне по морде.

— А виру не спросишь, господин?

— Не спрошу, не спрошу. Давай.

И тут же нижняя челюсть, у него екнула и полезла на сторону — ну сильна была девка!

— Хо! — выдохнул Харр, поматывая головой.

— Еще, господин мой?

— Будет.

Слава тебе, солнце дальнее Незакатное, — не сон, значит. Не наваждение.

Наваждение‑то было потом, и длилось оно до самого вечера…

Он проснулся, когда свет зеленой звезды уже лежал четким квадратом на земляном полу. Кто‑то громадный стоял посреди хижины, растопырив руки, и Харр бесшумным движением выпростал руку из‑под прикрывавшей его холстины и цепко ухватил меч, привычно положенный возле постели. Верзила не шелохнулся. Харр одним толчком отпрыгнул прямо со своего ложа за изголовье, приседая и выгибая хребет, и тут наконец понял, что это всего–навсего его собственная одежда, вывешенная на распялочке для просушки.

Махида, сидевшая на пороге, обернулась на шум:

— Ай, жаркий мой?..

Коли догадается, что шарахнулся он с перепугу, — уважать перестанет. Он шагнул к ней, по привычке изобретая какую‑нибудь врачку поправдоподобнее:

— А мне спросонья помстилось, что ты сбежала, так я сразу в тоску впал и искать тебя навострился…

Она откинулась, прижимаясь курчавыми жесткими волосами к его голым ногам.

— От тебя, жаркий мой?

С колен разметнулись по двору пух и перья — видно, щипала птицу, торопясь приготовить ему ужин. Славная была девка, правильно свое дело понимала: ублажила мужика — накорми. И проворная: посреди дворика над небольшим, но складным очагом уже побулькивал котелок, разнося приманчивый дух мясной похлебки с неведомыми ему травами.

Харр решил, что сейчас не худо бы отступить и хотя бы надеть штаны, дабы не отвлекать ее от благого занятия, но она уже извернулась, как ящерица, и ее широкие теплые ладошки побежали по его телу — вверх, но совсем не туда, куда следовало бы. А к бусам, единственному, что сейчас на нем было.

— Да как же я сбегу от тебя, жаркий мой, смоляной мой, черноугольный… Ты ведь мне еще ничего не подарил!

Он поймал ее за запястья, развернул лицом ко двору, легонько шлепнул пониже спины:

— Ты давай, свое дело знай. Огонь вон притух.

Настроение у него отнюдь не ухудшилось — девка как девка, одежу обшарила, ничего не нашла. Теперь к принцессиному подарку подбирается. Надо будет завтра в город податься, поглядеть, что к чему и не требуется ли кому на пир веселых песен да прибауток с рассказами о странах дальних, здесь не виданных. Городок, правда, был невелик, но Харр мог поручиться, что не беден. А в таком — странствующему певцу всегда честь и место. Хорошо, он свои кисти наушные да травы–перегудъ; — обязательное снаряжение певца — в ножны упрятал, а туда девка сунуться побоялась. Ну да завтра ей тоже что‑нибудь перепадет.