Ольга Ларионова - Чакра Кентавра (трилогия)

— Ну спасибо, упредила.

— Если что еще — спрашивай, я ведь много шепота межперинного наслушалась…

— Мне тот шепот ни к чему, у нас теперь всего одна ночь с добавочкой утрешней, так что не будем отвлекаться!..

Больше и не отвлекались — все, что нужно было, начальник караванной стражи уже намотал на ус. Когда совсем рассвело и проворный телес втащил переполненный поднос с утренней снедью, прошептал Ласоньке на ухо:

— Я отлучусь ненадолго по службе, а ты отоспись, а потом приведи сюда менялу купецкого, у которого уборы женские да побрякушки всякие водятся.

Она радостно закивала; мол, будь спокоен, а я уж расстараюсь, поскольку чую — и мне перепадет… Перепало. Когда, вернувшись, он зашел в комнату, в глазах зарябило от блеска и пестроты украшений, разложенных прямо на заправленной постели. Харр выбрал для Махиды трехрядное ожерелье из лиловых озерных ракушек; нижний ряд был дополнен подвесками из некрупных рыбьих пузырей, крытых тоненьким слоем здешнего голубища — по нему, пока не просохло, насыпали рыбью чешую, которая влипла намертво и теперь переливалась звездным блеском; Мади он сразу присмотрел скромную ниточку неровных желтоватых жемчужинок, которые здесь никто за монетки не считал. А когда очередь дошла наконец до Ласухи, ожидавшей своего череда в углу, она сразу же наложила смуглые ладони на массивные наушные подвесы в виде огненно–алых колец, повитых золотой нитью; оглянулась на Харра — можно ли?

Харр кивнул: можно. Подвесы оказались что‑то непомерно дороги, но воин–слав торговаться не привык. Сделку обмыли за казенный счет, и меняла убрался довольный донельзя. Пребывание в Межозерье завершалось, и до Харра доносилось поцокиванье копыт последних горбаней, которых выводили из внутреннего дворика гостевой хоромины. Странствующий рыцарь, отоспавшийся и отъевшийся рыбой, которая на Тихри была так редка, что считалась исключительно княжеским лакомством, предвкушал роскошную ночь; собственно говоря, так и было — но до первых звезд. А потом все обрыдло. Он вспомнил узкую, как у кувшина, горловину залива, куда со свирепым напором старались пробиться серые озерные волны — проникнув туда, они сразу утишались и едва доплескивались до берегов, усмиренные, безопасные, огражденные поносной зеленоватой каемочкой спущенных в воду помоев.

Харр промаялся еще часа два, а потом плюнул, накинул на плечи верхнюю перину и выбрался на крышу, где, к своему удивлению, наткнулся на Дяхоиа.

— Ты чего это тут?

— Да у нас не продохнуть, на каженной койке по две девки сопят…

Харр засмеялся — он давно подозревал, что Дяхон прижимист, вот и вышло, что был прав: старина не позволил себе спустить ни единой зелененой монетки.

— Ступай в мою горницу, а я подышу ветерком озерным до рассвета. Только не вздумай девке платить — и так одарена!

Дяхон замялся, но потом решился, подобрал мешочек с наменяными здешними монетами и нырнул в лестничный проем. Харр хрустнул косточками, завернулся в невесомую перину и растянулся на плоской, ничем не огражденной крыше, глядя в звездное, совсем не джасперянское небо. Давненько не ночевал он вот так, как, бывало, в чистом поле, и не было слаще воздуха, чем тот, что не отделен от неба рукотворной крышей… Глаза его блаженно сомкнулись, и показалось даже, что над головой зашелестели вековые деревья. Как всегда между явью и сном, мысли мелькали неясные, разрозненные, то об одном, то о другом. Вот и тут подумалось: ежели б не звезды, над головой была бы непроглядная темень — то самое колдовское НИЧТО, перелетев через которое можно было бы вернуться на Тихри. И всего‑то пустяшное дело — звезды пригасить да в небо взлететь!

Хоть бы приснилось…

Первый луч солнца разбудил его, и он, еще не разомкнув глаз, снова услышал над собой нежный шелест. Вроде не было рядом никаких деревьев… Он потянулся и глянул в щелочку меж ресниц — мать моя страфиониха, да ведь смерч над головой! Испугаться, правда, по–настоящему не успел, понял: кружит над хороминой невообразимая туча озерных стрекоз, точно призрачный ветроворот.

— Меня, что ли, сторожите? — засмеялся он собственному страху. — Караул окончен, все свободны!

И тучи как не бывало.

Он поднялся и, кое‑как завернувшись в сбившуюся комом перину — негоже, чтоб начальника стражи кто‑нибудь да нагишом застукал! — отправился будить Дяхона. Переступил порог — и не удержался, чтобы не прыснуть в кулак:

— От–ставить! Задери тебя пирлюха…

Славный вояка блаженно посапывал, млея на брюхе, а Ласуха, мерно покачивая наушными кольцами, попыхивающими алыми сполохами, с бесконечным унынием чесала ему пятки.

Обратный путь оказался на удивление скор: в лабиринте подземных ходов проплутали чуть ли не вдвое меньше, да и далее по лесным тропкам проворнее шагалось без капризных горбаней, оставленных в Межозерье на мясо. Стража за малую плату разобрала купецкую поклажу — небольшие кожаные мешочки, туго набитые голубыми монетами; собственное наменяное и не пропитое добро хоронилось в кисетах на груди. На удивление Харра, купецкие менялы шагали упруго и размашисто, не отставая от тренированных воинов — видно, привыкли держать себя в форме, да и пожилых в караван не брали. Не то что на Тихри — там что старее, тем почету больше.

— Помстилось мне или мы всю подземку вдвое быстрее миновали? — мимоходом спросил он Дяхона.

— А то! Когда туда шли — нас четырежды четыре раза проверили, нет ли средь нас лазутчика вражьего. Потому и водили по тупикам да путям окольным.

— Как же — проверяли? Нечувствительно вроде, — засомневался Харр.

— А вот это нас не касаемо — как, — равнодушно отозвался Дяхон. — Это уж ваше, колдовское да чародейное дело.

— Да ты что, меня все еще за ведуна держишь? — удивился менестрель, считавший, что давно покончил с верой в свои магические способности.

— А то! Окромя тебя, кто б на дом аманта лесового навел Солнечного Стража?

— Не слыхал про то, — деланно зевнув, проговорил Харр, у которого еще слишком свежи были в памяти здешние традиции обращения с ворожеями. — И вообще в ту ночь я дрых без задних ног, мне ведь моя Махидушка по вечерам не пятки чешет…

— Как же, — степенно возразил Дяхон. — То‑то ты сразу сообразил, про которую ночь я сказываю. Твое чародейство, а всему становищу — радость. Ведь не тебя одного хряк лесовой в ухо приложил.

И про это, оказывается, все знают’ Во народ языкастый.

— А ежели я — колдун, то почему ты меня не боишься? Думаешь, своего не обижу?

— А то.

Цепочка караванников меж тем уже выходила на кромку Успенного леса. Внизу, выгибая золоченые дуги куполов, россыпью игрушечных теремков означилось Зелогривье. Вот он и дома.