Александр Ярославский - АРГОНАВТЫ ВСЕЛЕННОЙ

Чемберт вспомнил шестой год в России. Баррикады в Москве. Себя и Горянского. Подъезжавших казаков, наведенный пулемет и застывшую наверху у красного знамени фигуру Горянского, красивого и спокойного под выстрелами, улыбавшегося радостно и по-детски наивно в глаза неизбежной смерти.

Он вспомнил, как схватил его, — тогда почти мальчика еще — в охапку, вместе со знаменем, и унес, спас чудом от неминуемой бессмысленной гибели…

— Где теперь Горянский? — Почему нет известий? — Что с ним? — Доведут ли они до конца это грандиозное дело, которое затеяли вместе? Но вдруг остро, сквозь печаль, сквозь воспоминание, одна практическая сегодняшняя мысль деловито постучалась в мозг: — эти русские! — этот телеграфист, который должен быть у аппарата!.. Как бы это не помешало работе?! Надо прекратить это!

Чемберт встал, сразу сухой и бесстрастный, чтобы спуститься к шумевшей, жестикулирующей кучке. — Вдруг звонок негромкий, но продолжительный и настойчивый ударил в сознание и уши:

Раз… Два… Три… Четыре… Пять!..

Три — Россия. Семь — Америка. Пять!.. Радио-телефон!..

— Нет сомнений: Горянский звонит из Парижа!..

С легким стуком отпала крышка прибора; забыв все на свете, Чемберт бросился к слуховой трубке. — Что это? — Женщина! — Значит говорит не Горянский!..

— Кто же это может быть? — Мать Горянского умерла!.. Сестра тоже… Кто же это?

Голос женщины тихий, нежный, вдумчивый и далекий тонкой струей вливался в напряженное сознание Чемберта.

— «Говорит Елена Родстон из Парижа, по поручению Горянского… Попросите к телефону господина Чемберта».

— «Оль-райт! — Я, Чемберт, у аппарата, слушаю вас. В чем дело?» — и почему-то странно враждебно звучит голос Чемберта, — сам он не знает почему.

— «Мы с вами еще незнакомы, тов. Чемберт, — давайте будем знать друг друга! Я — Елена Родстон, невеста Горянского…»

— Что? Невеста?! Горянский женится?

Чемберт ошеломленно хлопает себя по лбу.

Но дальше, дальше!.. Проклятая девчонка, которая не может сразу перейти к делу!..

— «Горянский был болен, но вы не беспокойтесь, все благополучно, он уже поправляется, пока еще слаб. Он находится у меня: Улица Аллей 16, 81Б. — Говорю с вами по его просьбе. Через три дня вышлите за нами аэроплан; сами не отлучайтесь. Ваше присутствие на острове теперь более необходимо, чем когда-либо… Горянский нашел, что искал. — Больше говорить не могу — опасно. Аппарат вышлите маскированный. Ко мне являйтесь не сразу, а через несколько часов после прибытия. Успех близок; нужны лишь терпение и осторожность. Привет от меня и Горянского!»

С гулким стуком захлопнулась крышка. Слуховая трубка замолчала.

Радостный и ошеломленный откинулся Чемберт на спинку стула. — Горянский жив! Он нашел!.. Они почти у цели!

— Это главное!.. — И Чемберт радуется этому искренно и глубоко. — Но как в реке, чистой и прозрачной, все же на дне, по течению, грузно поворачиваются тяжелые камни, так и в радости Чемберта оседало что-то тоскливое и чуждое… Да, все это так естественно!..

Так и должно было случиться… А между тем никогда он не думал, что будет именно так! — Всегда представлял себя и Горянского рядом. Всегда считал он, что Горянский — его ребенок, ребенок гениальный, бесконечно больший, чем он сам, но все же — его, его, Чемберта, неотъемлемо… А вот теперь между ними, двумя становится третий, то есть нет, третья! И как-то сами собой наивно, обиженно и совсем по-детски опускаются углы рта у крепкого, как кремень, сухого и стойкого Чемберта.

— Ну что ж! — Горянский молод, ему мало его, Чемберта, дружбы, ему захотелось страсти, женского теплого тела, женской чуткости и ласки… Может быть, это и хорошо! — вот болен он; она, вероятно, ухаживает за ним… Он, Чемберт, несмотря на всю его преданность и любовь, не сумеет ведь создать всей той атмосферы тепла, ласки и уюта, которой так легко окружает женщина любящая и желанная…

— Что ж, пусть так! — Женщина победила! Пусть уходит к ней Горянский!.. Остается их дело, нужное, великое, которому Чемберт будет служить до конца!

И, подавив вздох, опять спокойный и бесстрастный, с лицом, точно застегнутым на все пуговицы, он говорит телеграфисту, который уже снова в неуклюжей шапке стоит перед ним, смущенный своей недавней вспышкой, и мнет бумажки, чтобы скрыть свое замешательство, говорит сурово:

— «Делаю вам выговор, мистер Тамповский; какие бы интересные известия вы ни получили, все же до окончания дежурства нельзя отлучаться от аппарата!

Сейчас я получил телефонограмму от мистера Горянского: послезавтра мы отправим ему почту в Париж. Приготовьте копии наиболее интересных телеграмм, которые мы получали, и больше не смейте никуда уходить».

Телеграфист бормочет извинения срывающимся тонким голосом, плохо слышным сквозь шум приемников… Но Чемберт уже не обращает на него внимания. Берет трубку телефона. Соединяется с ангаром. И говорит спокойно, отрывисто и сухо, как капитан дредноута во время сражения:

— «Алло! Ангар!

— Говорит Чемберт!..

— Приготовить Л/3 для отправки за мистером Горянским в Париж. Аппарат маскируйте. Взять бензину на три дня. — Отправление послезавтра в час дня. — Летит Джонни!..»

Чемберт вешает трубку телефона и сухой, бесстрастный, немного похожий на засушенную орхидею, идет осматривать работы.

Елена Родстон медленно шла по улице Аллей. Был веселый радостный солнечный день, и ей тоже было легко и радостно: Горянский лежал у нее и выздоравливал!..

— «Теперь он — мой!» — думала Елена. — «Эта напыщенная русская княжна, дочь генерала, такая красивая, с пышными волосами, не отнимет его у меня! — Ее дело проиграно!»

Да и теперь она, Елена, все равно не отдаст его!

— «Он — мой и больше ничей!..» — и сама не заметив, в такт мыслям, притопнула ботинком с невысоким английским каблуком.

Но что-то накидывало паутину грусти на игру радости; резкая прямая морщина прорезывала невысокий изящный лоб; забота, самая примитивная забота: нужно было достать для Горянского молока! Это было очень несложно, житейски просто и в то же время не совсем выполнимо. Кредит ее у лавочника давно иссяк. В булочной еще пока давали, но мясник и молочник вчера взбунтовались… И сейчас идти не стоит: все равно без денег ничего не дадут.

Елена еще в самом начале болезни Горянского истратила свои последние деньги, которых у нее вообще было очень недостаточно, и с тех пор жила вместе с больным в кредит.

Правда, у лих были консервы, которые она захватила из лаборатории Горянского после пожара, но нужны были еще: какао, белый хлеб, сахар, молоко, главное — молоко!.. Доктор сказал, что молоко необходимо, и чтоб пил его Горянский как можно больше. Как же быть? В долг не дадут!.. Это определенно… До прибытия аэроплана от Чемберта целых три дня! Раньше вызвать его никак нельзя!.. Она и так страшно опасается, как повлияет перелет на Горянского. — Три дня!.. Нужно по крайней мере шесть бутылок — самое меньшее! Он поправляется и с каждым днем пьет больше.