Илья Тё - Реконструкторы (сборник)

Неужели и из срединного мира ушли все боги? Старик пока не видел подходящего способа узнать ответа на все вопросы. Поразмыслив, он положив снасти около небесной дыры и обошёл священный дом. Там, на небесном лугу, к столбу была привязан крылатый конь Калм. Оседлав небесного скакуна, Седой Старец направил его вверх, на третье небо Мансипала. Ему хотелось разбудить родню.

– Их осталось мало, – тихо проговорила Хотал-Эква, низвергнутая богиня солнца.

– И они не верят больше в нас, – сказал Этпос-Ойка, бывший бог луны.

– Все эти годы мы ждали, что что-нибудь изменится, – подал голос бог грома, Сяхыл-Торум. – Но ждать нечего!

– Нам остался ничтожно малый участок небес. Мы загнаны в тупик, нам нечего больше делать здесь, – кивнула Най-анки, богиня огня.

– Нет! – сказал Нум-Торум. – Мы не можем так просто бросить народ Пармы. Пока остался хоть кто-то из них, мы обязаны оставаться здесь, на небесах Мансипала.

Родственники Седого Старца удивлённо посмотрели на него.

– Ты не хочешь быть с нами?

– Ты хочешь оставить нашу небесную семью без старейшины?

– Как мы будем без тебя?

– Я останусь здесь, – твёрдо ответил Нум-Торум. – Я не могу бросить внуков срединного мира.

Яркая вспышка озарила третье небо Мансипала на севере. Через разверзнутый небосвод к собравшимся родственникам шла юная женщина с семью косами. От её лица шло сияние, а облачена она была в золотые одежды с красным узором и воротником из соболиного меха.

– Сестра! – воскликнула богиня солнца.

– Ты вернулась к нам, – прогремел Сяхыл-Торум.

Колташ-Эква лучезарно улыбнулась.

– Родичи мои! Идёмте за мной. Мой младший сын, Мир-сусне-хум, создал в другом пространстве Новый Мансипал! Там много густых лесов, прекрасных гор и полноводных рек. Народ Пармы процветает там, их многие миллионы. Идёмте же за мной, я проведу вас туда через первозданный хаос. Это будет долгая дорога, но мы пройдём её вместе.

– Ты не должна быть здесь! – строго сказал Нум-Торум своей бывшей супруге. – Я низверг тебя вниз, в срединный мир. Твоё место там.

– Мы должны забыть былые обиды, – проговорила эква. – Идём с нами, сорни торум .

– Я останусь на небесах Мансипала. А вы все предали меня и предали наших внуков.

Сначала горестно было Седому Старцу. Покинули его родные, дети забыли про Нум-Торума, и почти не осталось внуков-людей из народа Пармы.

Но у небожителя ещё оставалась волшебная наживка, и была куча свободного времени. Хороша рыбалка – нет более приятного занятия для старого божества.

Теперь он просто ловил рыбу, спустившись в срединный мир на своей сверкающей колеснице. Ловил настоящую, живую рыбу, живущую в верховьях рек Северного Урала. А геологи и лесные туристы-экстрималы, пробирающиеся сквозь тайгу некогда священной горы вогулов Холат-Сяхл, с удивлением наблюдали яркое свечение в туманной дымке облаков и видели едва различимый золотой луч. НЛО, говорили они – не иначе.

Наступила зима, реки и ручьи покрылись льдом. Нум-Торум смотал блестящую нить, убрал наживку и вернулся в свой священный дом. Пристроив подушку с золотой парчой на тахте, решил он снова лечь, чтобы уснуть вековым сном, однако услышал стук копыт по небесному полю, и выглянул окно.

Перед домом небожителя стоял пёстрый, как месяц, священный зверь с восемью крыльями, на котором восседал юноша, безбородый, улыбчивый и вечно молодой. Это был Мир-Сусне-Хум, бывший посланник небес на земле.

– Не думал я, что ты вернёшься, – сказал Нум-Торум.

– Я пришёл за тобой, отец, – сказал сын, спешившись.

– А стоило ли? – хитро прищурился старик. – Ты уверен, что я пойду с тобой?

– Ты нужен нам, и ты знаешь это. Вся наша семья ждёт тебя, миллионы внуков ждут твоего прихода на небеса Нового Мансипала. Зачем сидеть здесь.

Задумался старик. Тяжек был выбор.

– Там сейчас осень, там чисто и свежо, – проговорил Мир-Сусне-Хум. – Муксун идёт на нерест…

Нум-Торум поднялся с топчана.

– Запряги моего коня, а я схожу за снастями, – нахмурившись, проговорил старик. – Но не смей и думать, что я уйду в ваш новый мир навсегда! Я просто хочу ещё порыбачить.

В пасмурный день 18 января 1871 года Александр Михайлович Горчаков выехал из своего Вильбаденского особняка в отвратительном настроении, настолько гадком, насколько вообще возможно для человека министерского достоинства.

Александр Михайлович считался снобом, старым бюрократом с замашками самодура. Сквозь толстые очки он взирал на окружающий мир близорукими серыми глазами, с язвительной усмешкой на тонких, чуть бледных губах. Представитель генерального штаба генерал-граф Шувалов, следовавший в эти сложные дни за канцлером почти неотступно, видя полную нерешительность Его Высокопревосходительства, позволил себе напроситься к Горчакову в карету, а затем в поезд, который унес обоих сановников к границам России.

Прямую линию на Москву через Минск запустили совсем недавно, едва три месяца назад, новенькие колеса вагонов выбивали ровную дробь, и мчались по рельсам с головокружительной скоростью – двадцать миль в час! – вызывая на лицах пассажиров оживленный восторг. Однако физиономия самого русского лейб-канцлера и, по совместительству, министра иностранных дел г-на Горчакова оставалась по-прежнему невозмутимо-язвительной и, как ни странно, потерянной одновременно. Старый дипломат пытался скрыть захватившие его весьма двусмысленные переживания, однако растерянность этого некогда энергически активного человека проглядывала явно – в кривых ужимках, резких жестах, но, более всего, в опустошенных глазах.

То, что произошло в Берлине, было невозможно назвать иначе, чем «la german obsession» – очередным «немецким предательством».

Горчаков, бывший живым очевидцем измены Австрии во время Крымской войны, сильнее кого бы то ни было чувствовал всю горечь своего нового дипломатического поражения – поражения огромной Российской державы и собственной маленькой, казавшейся невероятно удачной, но, как стало очевидно, совершенно никчемной карьеры.

Став лейб-канцлером много лет назад – как раз после падения Севастополя, поражения в войне, в самый разгар неприязненных комбинаций, политических плевков и издевательств, которыми подвергли его страну в Париже и Вене бывшие союзники и друзья – Александр Михайлович усвоил для себя единственную достойную цель, которая подстегивала его всю долгую жизнь – желание отомстить!

О да, размышлял Шувалов, тягостные впечатления от Крымского дела и венских конференций наложили ужасную печать на всю последующую деятельность лейб-канцлера. Сдержанность в первые годы после разгрома и, наконец, первые, пока ещё слабые, удары русской дипломатии, направленные на возмездие австрийцам за подлость, на политический реванш над французами, а также денонсацию последствий Крымского унижения – в этом заключался весь Горчаков.