Илья Тё - Реконструкторы (сборник)

– Литература цементирует язык и культуру, поэтому перемещения во времени разрешены с той эпохи, когда создано много письменных источников, фиксирующих национальные языки будущего – а это как раз XVII, XVIII, XIX или XX век… Впрочем, я отвлекаюсь.

– Вы позволите? – небрежным движением генерал-граф извлек курительную трубку из рук растерянного Горчакова и, жестом завзятого курильщика, вставил её в рот.

– Учитывая ограничения при переносе сквозь время, – процедил он сквозь сжимающие мундштук зубы, – мы вынуждены делать копирующие приборы крайне многофункциональными. Например, моя трубка содержит часы-эталон, громадную информационную базу, аптечку, лазерный нож, рентгеновский и ультразвуковой сканер, видеокамеру и даже встроенный парализатор. Если вдавить одну из панелей, затем взять трубку в рот повернуть лицо в сторону собеседника, сжав при этом мундштук зубами, противник потеряет сознание на несколько часов, а при более сильном воздействии умрет от кровоизлияния в мозг. Управление прочими функциями голографическое, активируется единственной кнопкой. Собственно на корпусе есть только клавиши активации и дезактивации перемещений во времени, оружия и вызов меню. Все это мелочи, впрочем, я …

Шувалов помотал головой.

– До момента переноса у меня осталось несколько минут, – поспешно заявил он, – за это время, надеюсь, я успею объяснить причину нашей встречи и принципы работы моего копирующего прибора…

– Копирующего ЧТО? – прохрипел горлом Александр Михайлович.

Бровь Шувалов поднялась вверх.

– Нас с вами, разумеется, неужели не поняли? – граф покачал головой. – Каждый, кто входит в контакт с копирующим прибором, может быть стерт и перезаписан! Изначально, в прибор записывают только память и личность хронокорректора из будущего, обычно старика или инвалида, согласного на такую работу и подготовленного для неё. Хронокорректор лишается тела и существует внутри курительной трубки лишь как матрица памяти. Затем, трубка перекидывается в прошлое. Любой нашедший её копируется, а затем стирается из собственного тела. Хронокорректор из трубки записывается как бы поверх чужой личности. При контакте с новым, более выгодным для оператора носителем, он может перезаписаться ещё раз, а в старый носитель вернуть изначальную личность, лишив памяти на несколько часов или дней. Таким образом, чтобы продвигаться к ключевым фигурам, находящимся на вершинах государственной власти, нам достаточно просто передавать трубку из рук в руки как сувенир, последовательно меняя тела… Однако же в вашем случае, Александр Михайлович, я рассчитываю на кое-что большее, чем завладение новым телом!

Ожидая реакции на тираду, Шувалов вальяжно откинулся в кресле.

– Что ж в моем случае? – всё ещё не вполне понимая, подавленно выдавил Горчаков.

– В вашем случае, мы совершим ещё один прыжок в прошлое на четыре года назад! – воскликнул хронокорректор. – Мы с вами, я имею ввиду. Оба будем записаны в трубку. Моя личность, как матрица изначального оператора более приоритетна, поэтому, когда неизвестный прохожий подберет прибор в 1866 году, в год начала бесконечных триумфов Бисмарка, в новом теле проснусь именно я. Но как только мы доберемся ДО ВАС ТОГДАШНЕГО вы снова станете самим собой, канцлером Горчаковым, но на четыре года разумнее и моложе!

– Мне точно известно, что из всех российских дипломатов того времени, вы были самым способным и преданным, самым деятельным и самым разумным! Не ваша вина, что вы проиграли дипломатическую партию с Бисмарком – тому было много причин. При Николае, в царствование которого начиналась ваша карьера, Россия считала своим долгом хлопотать о равновесии дел в Европе, о порядке и мире, о вымышленном высоком долге России, даже в ущерб национальным интересам и потребностям собственной страны! Мне известно, что в самый пик крымского унижения, когда в Вене проводились многочисленные конференции, оскорбляющие Россию, вам пришлось быть послом в Австрийской империи и лично наблюдать двуличность бывших союзников предавших вашу Родину в самый критический для неё момент. Неудивительно поэтому, что почти несуществующая проблема возврата южной Бессарабии и денонсации условий Крымского мира, стала краеугольным камнем вашей политики вместо более простых и прагматических интересов!

– Всю свою жизнь вы мстили французам и австрийцам за унижение в Вене, и дружили с пруссаками, беспочвенно потакая прихотям Бисмарка. Русская дипломатия середины века слишком честна и примитивна для эры раздела мира, политических интриг, заговоров и революций… Идеализм, как идиотизм, поверьте, худший метод внешней политики. Полагаю, вернувшись в прошлое и зная будущее, вы откроете для себя много новых принципов для построения отношений с соседями … Я же продолжу свой путь. Через вас, возможно, до самого Императора…

– Что?! – до последнего мгновения сидевший тихо лейб-канцлер резко привстал.

Отвлекшись от самодовольного монолога, генерал-граф поднял глаза и внезапно осекся.

Выражение лица князя и канцлера Александра Михайловича было невозможно передать.

– На государя покушаться… – прошипел сдавленным голосом «la prince Gortchakov» и грозно поднялся, расправив плечи, готовый броситься корпусом на врага, но тут же обмяк и свалился в кресло, сраженный парализующим лучом.

Шувалов вытащил изо рта свое оружие и глубоко вздохнул.

Копирующее устройство продолжало работать, переписывая матрицу лейб-канцлера и генерал-графа внутрь себя. Как только души будут записаны и проверена идентичность оригиналам, произойдет активация и многофункциональная машинка перенесет бриалитовую трубку на четыре года назад, куда-нибудь на пустующую белорусскую дорогу, в глубокий сугроб. Окружающий мир исчезнет вместе с ними, оставив только прошлое и маленький потерянный сувенир с душами двух новых хронокорректоров…

– Императора Франции, а не вашего, – договорил генерал и, задернув штору на окошке, приготовился к мгновенному концу света.

Четыре года спустя, правда, в противоположном естественному течению времени направлении, ранним солнечным утром пятого мая 1866 года, генерал-граф Шувалов, в новом теле МЕСТНОГО лейб-канцлера Горчакова, оставив размокшую от грязного снега Moskow, мчался обратно к границам Пруссии в свой Вильбаденский дипломатический особняк. Прямой паровозной линии до Берлина ещё не существовало, под Минском путейцы только клали первые рельсы, а потому всемогущий русский министр летел вершить судьбы Европы и мира – что, впрочем, в тогда составляло одно и тоже – трясясь в кибитке в сопровождении бравого эскорта улан.

В правом кармане «железного канцлера» – настоящего железного канцлера, а не того, чьим именем спустя семь десятилетий немцы станут называть океанические линкоры – в аккуратной ореховой коробочке покоилась маленькая курительная трубка с янтарным мундштуком и чашей из полированного вереска.