Шервуд Смит - Крепче цепей

Камнями! Точно в историческом сериале сюрреалистического толка.

Матильда прижала ладони к глазам, отгоняя боль, и у нее вырвался смешок, похожий скорее на рыдание.

Кто-то тронул ее за плечо, и она подняла голову. Рядом стоял на коленях Геласаар, сочувственно глядя на нее голубыми глазами.

Она заставила свои потрескавшиеся губы улыбнуться. Жар от костров, разложенных гееннцами вокруг корабля, постепенно просачивался внутрь.

– Ничего, все в порядке, – сказала Матильда. – Как ни смешно, в космосе камни для корабля тоже опаснее всего.

Он улыбнулся в ответ – совершенно искренней даже лукаво.

– Посмотри-ка, что я нашел. – Он показал маленькую запыленную бутылку с темным, очень старым на вид содержимым. – Не иначе как тайник какого-то рифтера.

Матильда всмотрелась и ахнула:

– «Наполеон»!

– И ему сто лет, судя по этикетке. Ну как?

Корабль содрогнулся от нового удара, и Матильда засмеялась.

– Почему бы и нет?

Панарх с церемонным видом вынул пробку, произнес тост в честь их неизвестного благодетеля и отпил глоток. Потом зажмурил глаза и улыбнулся.

– Превосходно.

Они сидели рядом, забыв о чинах и этикете, и передавали бутылку из рук в руки под какофонию примитивных снарядов.

Матильда блаженствовала. Голубой огонь алкоголя обжигал горло, согревал грудь, озарял голову. Поначалу они почти не разговаривали, а только произносили тосты: за Падраика, за Теодрика, за других потерянных товарищей, за падение Эсабиана.

Затем Матильда сказала:

– За Брендона, где бы он ни был. – Сделала большой глоток и передала бутылку Панарху.

– Он в пути. – Геласаар кивнул вверх и поднял бутылку. – За Брендона.

В этот миг к ним вернулось подобие ритуала.

Матильда прикусила свои немеющие губы, думая, не пора ли наконец заговорить. С момента своего относительного освобождения все они работали языками вовсю, в кои-то веки не сдерживая себя. Вспоминали прошлые ошибки, прикидывали, какой Панарх мог бы получиться из Семиона. Геласаар точно забыл о своем сане и анализировал свое прошлое так, словно оно принадлежало малознакомому и не слишком приятному человеку.

Он умалчивал только об одном – и другие тоже не упоминали о Брендоне, его третьем сыне и ныне наследнике, выжившем только потому, что сбежал с собственной Энкаинации за несколько минут до ее начала.

Что тут скажешь? Семион по крайней мере вел свои игры по правилам и многим представлялся превосходным лидером, всей душой преданным Тысячелетнему Миру. Беспрецедентный поступок Брендона мог рассматриваться как оскорбление самым знатным лицам державы, нанесенное притом как нельзя более публично.

Матильда сказала осторожно:

– Откуда вам известно, что это он там? Предчувствие?

– Нет. Вера. – Он грустно улыбнулся, передал ей бутылку и продолжил задумчиво: – Если бы я знал его по-настоящему, многое, думаю, обернулось бы по-иному. Но мне кажется, я узнал его чуть получше за последние недели – так наши предки пополняли свои знания о невидимых тогда элементарных частицах, вычисляя, где те были раньше, где им следует быть, а где не следует. Я следовал за тенью своего сына во время наших бесед с Анарисом и вспоминал беседы с ним самим.

Матильда выпила, перебарывая подступившие жгучие слезы. «Я слишком много пью, – подумала она. – Я охмелела от памяти и сожалений, и меня одолевают хмельные слезы». Она обругала себя за то, что завела разговор о том, что могло вызвать только боль,

Но взгляд Геласаара не выражал никаких сожалений. Он снова поднял бутылку и сказал:

– За Брендона. И за веру.

Он торжественно допил бутылку и швырнул ее о стену, разбив на куски.

В погоне за убегающим рифтерским кораблем они вошли во внутреннюю часть системы, где было меньше мусора и появилась возможность двигаться быстрее. Время от времени Нг приказывала запустить монитор, чтобы проверить положение «Самеди» – астероид и ионный шторм, который тот создавал даже в сравнительно чистом пространстве, препятствовали прямому обзору.

Геенна осталась далеко позади и пропала в сиянии солнца системы, когда это случилось. Астероид, защищающий их от мусора Гееннской системы, вдруг вспыхнул так ярко, что экраны померкли, а когда они снова включились, то показали массу щебня, бешено вибрирующую в траловых лучах. У Нг заколотилось сердце, но она держала себя в руках и смотрела прямо на экран.

– Попадание гиперснаряда, – доложила мичман Выхирски.

– Орудийная служба, избавьтесь от осколков. Немедленно, – холодно и спокойно распорядилась Нг.

Траловые лучи отключились, корабль качнуло, и осколки на экране поплыли в разные стороны.

– Навигация! Быстро отклониться на двадцать градусов с отметкой ноль! – Нг вцепилась в подлокотники кресла. Рифтеры решили вступить в бой раньше, чем она полагала. – Тактика! Возможный угол вражеского снаряда.

– Гиперснаряд готов, – сказал Тулин за главным орудийным пультом, а Ром-Санчес в режиме стандартной процедуры доложил, что главное корабельное орудие «Грозного» готово.

«Но мы не можем пустить его в ход. Они нужны нам живыми».

Щиты правого борта светились – после поворота пыль била в них на одной десятой «це».

– Двадцать градусов отметка ноль, – доложил лейтенант Мзинга.

– Максимальная возможная дальность противника – одиннадцать световых секунд; наш предел – около шести.

– Скачок на пятнадцать светосекунд! – скомандовала Нг. – Обнаружение, выделите отдельный пульт для мониторинга Узла, – добавила она уже под гул скачковых систем. – Посадите туда мичмана Григоряна.

– Нагрузка правых щитов – сто десять процентов, и она растет, – доложил контроль повреждений.

– Навигация, разверните нас на левый борт, сто восемьдесят отметка ноль, и сбавьте до одной десятой «це» на пятом тактическом уровне.

Двигатели взвыли, совершая поворот, и левые щиты вспыхнули еще ярче правых.

Нг бросила взгляд направо. Брендон Аркад стоял неподвижно, заложив руки за спину, и водил глазами из стороны в сторону. Он следил за событиями без труда. Нг посмотрела на Себастьяна Омилова – он наморщил свой потный лоб, но тоже не двигался и не говорил ни слова.

– Нагрузка левых щитов – сто двадцать процентов, – объявил контроль повреждений. – Оценочный срок жизни кормовых щитов над радиантами – пятнадцать секунд.

– Максимально возможный диапазон раптора – двадцать пять светосекунд, – добавил Ром-Санчес.

После паузы, измеряемой только ударами сердца и спазмами потных рук, последовал еще один скачок, более чувствительный. Когда корабль вышел из него, щиты перестали светиться – только вспыхивали там и сям при попадании мелких камней.