Борис Георгиев - Третий берег Стикса (трилогия)

Беседка, увитая зелёными, как русалочьи волосы, волнистыми плетями, припорошена была меленькими белыми цветами сплошь. Волков, подбираясь к ней с восточной, затенённой стороны, имел неосторожность потянуть носом напитанный незнакомым запахом воздух и едва смог сдержаться, чтобы не чихнуть.

— Ирина Робертовна, — захлёбываясь от торопливости, но не так широковещательно, как раньше, пищал девчоночий голос. — Там строго-строго приказывали, чтоб на полдник все явились без опоздания, потому что нельзя же всегда опаздывать, как вчера. И мне сказали, чтобы я вам это передала срочно, потому что уже накрывают на стол и вы опять опоздаете…

— Да-да, — ответил женский голос; Волков, рискуя быть обнаруженным, раздвинул зелёные плети и заглянул внутрь. — Мы уже заканчиваем, Лизонька. Пять минут.

— Скройся, Кондакова! Сказали тебе, сейчас придём! — зашипел на добрую вестницу чей-то тонкий, но дьявольски грозный голос. — Лиза-подлиза.

— Сам такой, — обиженно фыркнула Кондакова, и, судя по звукам, прибегла к обычному в таких спорах аргументу — показала язык.

— На чем я остановилась? — спросил знакомый капитану Волкову женский голос.

— Медведь сказал: «Нет, смотри сам, Маленький Брат» , — подсказал кто-то.

Голос Ирины Волковой стал толстым и хрипловатым, вполне медвежьим:

— Нет, смотри сам, Маленький Брат, — повторил Балу. — Ничего постыдного нет в этой охоте. Когда мёд съеден, мы оставляем пустой улей.

Ирочка сделала паузу и зашипела по-змеиному:

— Сбросив кожу, — сказал Каа, — уже не влезешь в неё снова. Таков Закон.

«Таков закон, — думал Волков, удобно устраиваясь на тёплой земле в тени беседки, с восточной стороны. Руки сунул под голову, смотрел в небо с радужной плёнкой. — Таков закон, я же не спорю. Я и сам понимаю, что в старую кожу влезть не получится. Ну не интересуют меня больше остатки древних планетарных машин и пиявки марсианские тоже. А Обобщённая Теория Взаимодействия… не такая она, как выяснилось, обобщённая. Неприятное занятие, оказывается, рассматривать с высоты птичьего полёта вершины, покорённые с таким трудом. И даже не птичьего… Из космоса, из пустоты, из центра Галактики горы эти кажутся даже не песчинками, а вообще… Не хочу я бродить по лабиринту, который видел сверху. Ну не интересно мне, понимаете? Кожа сброшена. Кое-что мне кажется важнее всех этих вершин, какими бы они высокими ни были. Это не леность ума, не усталость, совсем другое. Просто за спиной остались долины, заселённые людьми. Зелёные поля. Никто из живущих там знать не знает, что есть вершины, и не хочет знать. Это несправедливо, потому что только с вершин можно рассмотреть, каковы они — их зелёные поля. Это разновидность умственной слепоты. Сон разума…»

— Проснись, Сашенька! — Ирочкин голос зашептал на ухо. Тёплое дыхание на щеке. Волков открыл глаза, и в первый момент ему показалось — ослеп, но потом он понял. Тёплая ладонь на глазах пальцы шевелятся, сквозь пальцы — свет.

— Проснись, нельзя тебе на земле.

Фактор внезапности был утерян. «Я что, заснул?» — удивился Волков.

— Соня! — подтвердила жена. — Вставай же!.. Тихо!.. Ты что, Сашка!.. Дети же могут увидеть! Ну, Сашенька…

— Ничего, пусть видят. Не будут, по крайней мере, распускать сплетни о своей воспитательнице. Об Ирине Робертовне.

— Саша, я хотела рассказать тебе, но…

— …но ты боялась, что у тебя здесь не будет ничего получаться, а потом, когда начало получаться, ты боялась…

— …что один мой знакомый капитан обидится. Я ведь выбрала педагогику, а не математику или планетологию. Пойдём, Саша. Пока они на полднике, можем пройтись. Я сегодня всё равно рассказала бы тебе, потому что…

— …потому что мне скоро лететь на Землю. А тебе…

— …а мне нужно будет остаться здесь, — сказала Ирочка твёрдо. Остановилась и стала заглядывать в глаза мужа. Конечно, так и знала. Огорчился, ещё и как.

— Да, я понимаю, Иришка. И Джоан тоже так хотела. И я сам тебя об этом прошу, потому что…

— …потому что ты не знаешь главной причины. Иначе не дулся бы так и не расстраивал меня. Вот когда расскажу тебе эту тайну…

«Сегодня день раскрытия тайн», — подумал Саша, наклоняясь так, чтобы жене удобнее было шептать на ухо.

— Я остаюсь, потому что у нас с тобой, Сашечка…

Ирина Волкова нашептала мужу на ухо такую новость, от которой выздоравливающий капитан забыл на некоторое время о необходимости дышать. Вдохнув после этого полной грудью, он почувствовал себя совершенно здоровым.

— Поставь меня немедленно! Сашка-дурашка! — велела воспитательским голосом Ирина Робертовна, и муж послушался беспрекословно. И сделал, что приказали — бережно и осторожно.

— Теперь, когда ты это знаешь, — проговорила Ирочка, снова подвергая глаза мужа тщательному осмотру. — Может быть, ты откажешься лететь на Землю?

— Нет, Иришка. Наоборот. Теперь у меня есть очень важная причина лететь. Я не хочу, чтобы мой сын рос под куполом. Пусть даже под радужным.

— Надеюсь, у нас будет девочка, — сказала ему Ирина Робертовна Волкова.

Гэмфри Морган шёл привычным ровным шагом по каменистой плоской равнине, изредка посматривая на гряду невысоких холмов, над которой висело закатное солнце. Назад оглядываться не хотелось, но спутники Моргана не обладали таким же походным опытом, как он — оба новички. Постоянно вынуждали останавливаться и ждать, пока нагонят, и смотреть при этом приходилось туда, откуда шли. А там проклятый вулкан, который, кажется, не стал за эти два дня дальше ни на километр. «Но это всегда так в начале пути, — успокаивал себя Морган, щурясь на бурые, с синеватым отливом, выгнутые спины, которые придвинулись ощутимо. — До ночи будем там. Я успею сделать замеры. Сегодня по эту сторону, завтра, когда пройдём перевал, — по ту. Но здесь мы вряд ли что-то найдём, слишком близко. Можно было начать с обратной стороны, где-нибудь у двести семидесятого градуса, но… Но какая разница? Если решили пройти вдоль экватора — весь путь наш. Володя так и сказал — нет гарантии, что они строили реакторы на равных расстояниях друг от друга. Нет гарантии, что реакторов было четыре. И вообще никакой гарантии нет. Но Володя прав — хватит жаться к обжитым местам. Хватит».

В наушниках охнули и невнятно выругались. «Опять этот художник отстал. И споткнулся», — подумал Морган. Пришлось остановиться и посмотреть назад. Так и есть. Отстал, споткнулся, остановился и разглядывает что-то в стороне. И Фавна с толку сбил.

— Фавн! — позвал Морган. — Ты-то куда?

Непривычному к ходьбе Клоду угнаться за Гэмфри Морганом было трудно. Даром, что Громобой нёс чуть ли не вдвое больше — всё равно ему. Вон, как вышагивает. Прямиком к солнцу. Художник старался изо всех сил, но рюкзак поддавал в затылок, давили лямки, пот катился по лбу и постоянно подворачивались под ноги крупные камни. Тяжело приходилось Клоду, но на душе его было легко. В рюкзаке, на самом верху, — планшет. Когда будет покончено с обычной вечерней лагерной вознёй, а Морган станет, бурча под нос, делать свои замеры, можно будет позвать «Микеля», ни от кого не скрываясь. Выбор темы не вызывал сомнений. Утром, когда солнце осветило вершину вулкана… Нет-нет, забыть такое нельзя. Вот она, картина, стоит перед глазами. Нужно только перенести её на экран. «И каждый день, куда ни глянь…» — подумал художник, бросив взгляд вправо, и не смог оторвать глаз от фантастического зрелища: камни на песке. Тени от них длинные, чёткие, как будто все камни обширной равнины одновременно двинулись на запад, прочертив за собой чёрной тушью след на терракотовой… «Ох, ты!..» — выругался Клод. Опять подвернулся под ноги булыжник. Тут же примчался надоедала Фавн, и, конечно, Морган раздражённо окликнул: «Фавн! Ты куда?» Нужно было идти. Но уверенности, что тема задуманной Клодом картины определена точно, уже не было.