Борис Георгиев - Третий берег Стикса (трилогия)

«Ага, понятно, — Волков покивал удовлетворённо и перестал слушать разглагольствования Матвея о преимуществах четырёхколёсного транспорта. — Как я раньше не додумался? И видел же мотоцикл под тем типом, который расстрелял мой бот. Вот бы ещё что выяснить — кто он такой, этот водитель волка, стреляющий без колебаний. Ждал меня в точности там, где я и появился, с ботиком расправился одним выстрелом и сбежал. Это был привет от Кия? Но откуда же он знал, где высажусь? Те белоглазые, монахами ряженные, ловили всё, что из моря вылезет. Матвея вот, к примеру, тоже. Но отпустили тут же, как только перстень увидели, а тому у которого обнаружили искомое, попытались выпустить кишки в точном соответствии с Киевым предупреждением. Получается, ничего о мотоциклисте не знали? А он о них? Нет, плоховато вы, господин эмиссар, в ситуации разбираетесь. Сутки потратили на всякие глупости, к цели нисколько не приблизились, слухи собираете. Что о Силе узнали? Только досужие домыслы полуграмотных суеверных маргиналов, что связана она каким-то образом с перстнем. Опять чепуха средневековая, а то и более древняя. Но делать нечего, надо и это слушать. Слушайте господин эмиссар!»

— Но жрут они ого-го, — оживлённо рассказывал Матвей, развалившись в кресле. — Медведям не чета, зато два часа — ты понял? — каких-нибудь два часа и там уже, а мы с тобой хорошо если доберёмся до вечера. И всё равно по дороге где-нибудь надо кровью разжиться, вот хотя бы у кузнеца, у Решетилова. Заодно пообедаем у манихеев, давно я у них не был. Надо не забыть нацепить тряпки белые и Отцов их припомнить, чтоб не спороть какой-нибудь ереси. Тебе, Саша, там вообще лучше помалкивать. Они хоть и мирные, но если что не понравится, могут жрать не дать и на улицу выставить.

Волков, слушая вполуха, смотрел в окно. Однообразный пейзаж: у края дороги кусты, за ними поля — то сплошь зелёные, то засаженные рядами каких-то невысоких растений. Лишь изредка мелькнёт заросшая камышом речушка, дорога перепрыгнет её по короткому мостику, и снова всё как стол ровное. Когда дорога взбежала на низкую насыпь, чтобы перебраться через очередной ручей, Саша увидел спины животных у воды и широкополую пастушью шляпу. Спрашивать Матвея, что за живность там у реки, Саша не стал — лень, жарко, дышать нечем. «Приоткрыть окно?» — подумал сонно Волков, и опустил стекло. Стало хуже слышно Матвееву болтовню — ревел в оконной щели воздух, но всё равно не было сил вникать в суть рассуждений: «Чёрт ногу сломит тут у них. Ничего не могу понять, теперь вот манихеи какие-то в белом. Которые, если что, не дадут жрать и на улицу выставят. И ведь читал же что-то о манихеях, но всё в голове перепуталось. Это религия? В белом. Мало ли кто в белом, вспомнить бы, во что верили. Вот и Матвей тоже собирается отцов каких-то припомнить. Чьих отцов? Почему отцов одних, где тогда матери? Что-то было у Блаженного Августина… Нет не помню ничего, кроме: ах мой милый Августин, Августин, Августин, ах мой милый Августин, все прошло, всё. Всё прошло, пр-р-р-р!»

Тряска немилосердная, зубы лязгают: «тр-р-р».

— Тпр-р-р! — выкрикнул спросонья Волков и глянул вперёд. Машину несло правой стороной по обочине. Подскочив, когда под колесо подвернулся очередной камень и прикусив язык, капитан окончательно пришёл в себя и глянул на водителя с возмущением. Сатир клевал носом, глаза его были прикрыты. Саша аккуратно выровнял руль, придержал его и гаркнул в Матвеево ухо:

— Подъём!

— Что?! Где?! — встрепенулся тот, дёрнул головой, отпрянул, в руль вцепился прямыми руками и выкрикнул: — Ох ты ж мать моя женщина!

— Нда-а, — вынужден был согласиться Волков, — что правда то правда.

— Пусти руль.

— Ты проснулся уже?

— Я не спал, — убеждённо соврал сатир, прислушался и спросил: — Что это гудит так?

Какой-то неприятный пульсирующий звук, перекрывая привычный уже шум двигателя, слышался, как показалось Волкову, справа. Заметив, что машина сбавила скорость, он глянул на водителя с недоумением. Тот прислушивался, выставив правое ухо вперёд, а губы сложил так, будто собирался свистнуть.

— Давно это? — спросил он наконец.

— С тех пор, как кое-кто скакал правыми колёсами по обочине, — ответил ядовито Волков и подумал: «Гудит точно как разбитый подшипник шлюзового компрессора».

— С нами Сила! — пробормотал Матвей. — По обочине? Только бы не отвалилось колесо. Только бы доехать до решетиловой кузницы. Где это мы?

Волков смолчал, глянул в окно. Поле горбом, по горбу ряды светло-зелёной зелени, и идут шеренгой меж рядов люди, кланяются, взмахивают какими-то палками. Околдованный невиданным зрелищем эмиссар Внешнего Сообщества до тех пор следил за ними, пока была возможность, потом собрался спросить провожатого, что это — работа или спорт, но не успел. Матвей притормозил, вертя ручкой опустил стекло полностью, высунулся наружу, задудел сигналом с остервенением и заорал:

— Эй, говновоз, дай проехать! Не видишь, торопимся!

Саша глянул вперёд. Почти весь обзор заслонила коричневая, с прозеленью куча, наваленная на повозку с тонкими колёсами. Сначала показалось, древний экипаж этот стоит посреди дороги, но детальный осмотр стальных корявых ободьев показало — едет всё-таки, катится, хоть и медленно. Принюхавшись, Саша поспешно закрыл окно, и хорошо сделал — в стекло тут же стукнулось с разлёту какое-то крупное насекомое. Медведь едва заметно тащился за телегой, издавая оглушительный рёв (Матвей упёрся ладонью в крестовину руля, шепча проклятия), но дорогу ему уступили не сразу. Когда он объезжал воз, прижав машину к левому краю дороги, в Сашином окне степенно проплыли сначала деревянные борта, сапоги чьи-то, оглобли, потом костлявый лошадиный круп, а затем и желтозубая печальная морда старой клячи. Обсигналив возницу напоследок и выпустив в его адрес ещё одно замысловатое ругательство, Матвей дал газ.

— Знаю я теперь, где мы, — недовольно шевеля носом, сказал он. — Авось, за десять вёрст колесо не отвалится.

— А если всё же отвалится? — спросил, чтобы поддержать разговор Волков.

— Болячку тебе на язы… — начал сатир, но осёкся и извинился: — Прости, вырвалось. Авось, дотянем до кузницы. Не знаю, что с медведем делать, если здесь обломается.

— Чинить не умеешь, только кататься?

— Кузнец пусть чинит, ему на то дано отпущение. Кому охота греха набираться? — непонятно пояснил Матвей, и Саша решил не расспрашивать, почему замена обыкновенного подшипника считается прегрешением.

Матвей ехал заметно медленнее, видимо, из боязни потерять колесо, когда же медведь свернул, ворча, на разбитую, всю в колдобинах, грунтовую дорогу, пополз так, будто спереди всё ещё тащился тяжело груженый экипаж мощностью в одну заморенную лошадиную силу. Нос медведя то указывал в небо выше макушек дерев дальнего леса, то нацеливался ухнуть в затопившую колеи зеркальную, с отражением облаков, гигантскую лужу. Волков, занятый преимущественно тем, чтобы усидеть и не ткнуться носом в стекло, пейзаж на некоторое время оставил без внимания и, когда Матвей остановил машину у края чахлой рощицы, вздохнул с облегчением. Выяснилось однако, что рано радоваться, ещё не приехали.