Борис Георгиев - Третий берег Стикса (трилогия)

Саша прошёлся, пригибаясь и всматриваясь, по песчаной площадке, следуя направлению чётких следов. На асфальтовой дороге потерял, но тут же обнаружил по ту сторону. Следы вели к реке, туда Волков и двинулся. К сожалению, на пляже цепочка отпечатков оказалась основательно затоптанной. «Будто стадом прошлись. Каких тут только не было: и босых, и обутых, и больших, и маленьких. Железяка в песок затоптана».

Волков отряхнул с погнутого креста в травяной разлохмаченной оплётке песок, нашёл раздавленный свечной огарок, но понять, имеет находка какое-то отношение к судьбе Матвея или нет, не смог. Что-то знакомое огоньком замерцало в памяти: день летнего солнцестояния, венки, свечи, река… — читал, слышал… Но ничего определённого капитан Волков вспомнить не смог. Какие-то древние верования. «Попробовать расспросить иноков? Что они там делают?»

Разобрать на таком расстоянии, — метров триста до них, никак не меньше, — понять, почему так суетятся и чем заняты не получилось. «Таскают хворост? Да, к столбу его валят кучей. Готовят костёр. Что же — это понятно, утро зябкое и промозглое. Но не все заняты, некоторые кучей сбились, — примечал, следуя неспешно вдоль берега Волков. — И куча шевелится. Как будто толкаются они и довольно азартно, даже весело. Игру в регби затеяли? Один в сторонке стоит, за ними приглядывает. Судья? Нет, не туда он смотрит. Куда же?»

Тот из иноков, кто в сборе дров для костра не участвовал и остался равнодушным к исходу спортивного состязания, глядел на восток, где алела за низкорослым редколесьем заря нового дня.

Дело у сборщиков хвороста спорилось, не успел Волков и ста шагов пройти, с занятием этим они покончили, один из них бросился к наблюдателю, остальные остались у столба в ожидании. Толпа регбистов рассыпалась, извергнув тщедушную фигурку в белом одеянии. «Похоже, это женщина», — подумал Волков и, чувствуя недоброе, ускорил шаг и, сбиваясь от торопливости, стал бормотать свои заклинания. Где-то видел уже недавно и кучу дров вокруг столба, и женскую фигурку… «Они же её на костёр затаскивают! Почему же она не кричит, не зовёт на помощь?» Консоль включилась с грехом пополам, когда оставалось шагов пятьдесят до этих извергов.

— Эй, отцы! — рявкнул на бегу Волков. — Вы это бросьте-ка!

«Куда там, не оглянулись даже, привязывают. А молчит она, потому что кляп. Они глухие? Тот всё на восток смотрит. Ждёт восхода. Серая скотинка, я тебе покажу солнце красное!»

В руках одного из серых Волков заметил факел. Женщина, намертво примотанная к столбу верёвками, тоже следила (глаза круглые!) за чадящей головнёй. «Эту картинку мне Эго показывал! И потом во сне ещё…» — мелькнуло задним планом у Волкова, и он, добежав наконец, бросился растаскивать хворост. Молча, не обращая внимания на поджигателей. Кто-то мычал позади, хватал за плечи, потом руки соскальзывали. От серых воняло потом, несло нефтяным перегаром от сунутого в сучья факела. Тянулся тонкой струйкой к небу серый дымок (кто-то успел сунуть второй факел с другой стороны кучи), и Саша, отпихнув излишне настырного инока, приступавшего с ножом, туда кинулся, думая: «Вас много небось, а я один. Со всех сторон лезете, сволочи».

Тлеющей дубиной двинул одного набежавшего серого, потом другого, и отбросил обломки палицы в сторону. «Нет, не боятся они. Те что на ногах опять напасть собираются. Как бы не пырнули ножом. Меня-то защитит «Афина», а вот женщину…»

Пришлось, как ни противно, оставить костёр (собственно он не внушал уже опасений) и заняться более срочным делом — избиением. Что ж, если враг не желает сдаваться, поступать с ним приходится соответственно. «Ну, всё-всё. Увлекаешься», — остановил себя Волков, когда с неприятным делом было практически покончено, и, вместо того, чтобы залепить начальнику иноков раскрытой ладонью в лоб (тот помер бы тогда вне всякого сомнения), всего лишь повернул его лицом к лесу, задом к берегу, сгрёб за капюшон и пояс и зашвырнул так, что треск пошёл по ближнему кустарнику. «Хороший бросок, — похвалил себя и «Афину» капитан Волков. — Метров пятнадцать, если не больше. Но посадка получилась у него мягкая. Скажем так, почти мягкая».

— Ну, кто ещё? — спросил он, оглядываясь. Желающих не было, поле боя очистилось. Очень кстати пришёлся оставленный кем-то из иноков основательный нож с деревянной рукоятью и широчайшим ужасного вида лезвием. Саша потянулся, в три удара разрезал верёвки, поймал скользнувшее со столба тело — свалилась, как мешок, — оттащил на плече в сторону, уложил, — она без сознания, — и развязал тряпку, которой был заткнут рот. Увидел — совсем девчонка ещё, курносая, рыжая, глаза странные, не карие, а будто янтарные, закачены. Дышит. На лбу ссадина. «Что теперь? Воды ей?» Тряпки, чтобы смочить, поблизости не нашлось. Саша уже собирался оторвать полу или рукав от какого-нибудь из имевшихся в избытке серых балахонов, когда взгляд его упал на кляп, всё ещё зажатый в кулаке. Когда вернулся от реки с обильно смоченным компрессом, девушка уже шевелилась и постанывала, но всё равно стоило промыть ссадину.

— И-й! — визгнула она, когда по лицу полилась вода, мотнула головой, к лицу потянулась, но руки же связаны. Увидела Волкова, приоткрыла рот, набирая воздух, плечами двинула. «Закричит сейчас», — понял Саша и попробовал успокоить:

— Не кричите, девушка. Всё в порядке, для вас всё уже кончено.

Говоря это снова взялся за нож, не предполагая, что слова его в совокупности с действием могут быть неправильно поняты.

— И-и-и, — пищала девчонка, извиваясь как угорь, пыталась отползти на спине (попытки жалкие), связанными руками пихалась, рискуя напороться на лезвие, а когда Саша взялся крепче, запрокинула голову, забилась, крича в полный голос: «Не-эх-эхе-ет!»

— Да замолчишь ты?! — прикрикнул Волков, удержал ругательство и поймал-таки верёвку на лезвие.

Высвободив руки, девушка ещё раз пихнула Волкова, поднесла к глазам запястья — кожа ободрана до крови, — села, — рот раскрыт, глаза, как у пойманного кролика, — и тут же предприняла ещё одну попытку бежать, на этот раз не на спине, а руками отталкиваясь.

Не дожидаясь, пока начнёт лягаться, Александр поймал её за лодыжки и поспешно освободил от пут. То ли нож и правду был так остёр, то ли верёвки гнилые, — за один взмах разрезались. Совершив это действие, Волков отшвырнул нож, показал пустые ладони девушке и проговорил в виде пояснения:

— Да смотрите же! Ничего я вам плохого не сделаю!

Не расслышала она, да и не слушала, всё не могла от страха опомниться. Лягнула-таки Волкова в грудь (неловко и слабо), вскочила на ноги, но бежать не смогла — силы оставили. Пришлось Саше снова поймать её и усадить, придерживая за плечи и уговаривая: «Ну, всё. Всё, говорю. Ты слышишь меня? Обижать тебя больше некому. Они — вон, валяются».