Алексей Корепанов - Зона бабочки

Дед Германа не успел ничего получить, его жизнь оборвали бандиты в поезде, идущем с Севера в Москву. Получила его дочь. И его внук. Личность не родившегося еще ребенка Натальи Ширяевой, в замужестве Гридиной, разделили, дабы уберечь от трагических случайностей, от которых не застрахован никто Разделили — и унесли вторую половинку, и созрела она в теле другой женщины. И в другом месте. Если погибнет одна часть — другая уцелеет. Кажется, у Людей Первых такое было в порядке вещей. Позаботились они и о том, чтобы сделать эту двуединую личность более приспособленной к иногда опасному внешнему миру. А потом инопланетяне одарили одну из половинок неким умением. Умением влиять на других. Умением манипулировать массами. Эту половинку звали Дмитрием.

«И Я воздам…» — как когда-то вещал Господь.

Только в данном случае не об отмщении шла речь, а о вознаграждении…

Все это понимание было, конечно, очень приблизительным, как приблизительно отражение солнца в пыльном оконном стекле по сравнению с самим светилом. Дмитрий-Герман знал это. Люди Первые не были людьми с планеты Земля, и видели мир в совсем иной плоскости. Каждый землянин различает что-то свое в «пятнах Роршаха» [26] Психодиагностический тест для исследования личности, разработанный швейцарским психиатром Германом Роршахом. Испытуемому предлагают посмотреть на бумажный лист с чернильным пятном неправильной формы и просят описать, что изображено на этом «рисунке». , хотя все земляне принадлежат к одному, пошедшему то ли от Адама и Евы, то ли от кого-то еще роду-племени. А Люди Первые были совсем иными существами…

Лавина оказалась такой внезапной, такой стремительной и тяжеловесной, что Гридину грозило навеки остаться там, под ней, погребенным под тысячами тонн спрессованного информационного снега и льда.

Однако он все же выбрался. Выкарабкался.

Даже не так. Вспомнив, чему его учили, он абстрагировался от нее, представил, что никакой лавины просто не существует, как в случае с той недавней невидимой преградой на улице. А если и существует (потому что он чувствовал: вот же она, вот!), то пронеслась мимо, задев только краешком, обдав снежной пылью. Пронеслась — и успокоилась в долине, и потом можно будет наведаться туда и не спеша покопаться в снегу, во всем разобраться и все усвоить.

Гридин бросил взгляд на Дмитрия. Тот сидел согнувшись, обхватив себя руками, словно у него болел живот, и глядел куда-то под стол, который теперь, без гроба, выглядел гораздо привлекательней.

В комнате было тихо, за окном багровело небо, перечеркнутое ветками деревьев, и ниоткуда не доносилось ни единого звука. Гридин подумал о том, что, войдя в прихожую, не закрыл за собой дверь, и девушка, наверное, стоит на площадке и прислушивается к тому, что происходит в квартире.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он. — Почему дочку не пускаешь?

Дмитрий медленно выпрямился в кресле, повернув голову к Гридину. На лице его явно читалось удивление.

— Дочку? — переспросил он.

— Ну да, дочку, — кивнул Герман. — Ирину.

Было видно, что Зимин никак не может сообразить.

— Куда не пускаю, Гера? При чем тут моя дочка? Она со мной давно не живет.

— Может, и ни при чем, но именно она привела меня сюда. К тебе.

Дмитрий тряхнул головой и словно бы углубился в себя.

— А, вижу… — несколько растерянно произнес он через несколько секунд. — Действительно… Сопровождала тебя…

Его глаза внезапно расширились, и в них появился чуть ли не ужас.

— Но этого не может быть! Тут никого, только мы с тобой… Неужели?… — Он привалился плечом к спинке кресла. — Нет, здесь что-то другое…

— А если более внятно? — попросил Гридин. — Она сказала, что я встречусь с тобой, и все станет ясно. Ну, насчет тебя и меня, действительно яснее некуда. От такой ясности и свихнуться можно. — Он задумчиво прищурился. — Если только это не надувательство. Химеры воображения. Знаешь таких зверей?

Дмитрий вздохнул:

— А зачем им нас обманывать, Гера, этим Людям Первым? Тем более, что мы никогда бы об этом не узнали… там…

— Где — там? — предчувствуя недоброе, тихо спросил Герман.

Дмитрий вновь вздохнул и неопределенно повел головой в сторону окна:

— Там… — И тут же добавил: — Нет здесь никакой дочки, Гера. Это что-то другое…

— Подожди, — сказал Гридин. — Давай по порядку. Ты так и не ответил, что ты здесь делаешь. Что ты натворил, почему тебя ищут? Из-за этого подарка? И вообще, что здесь такое?

Дмитрий взглянул на него:

— Значит, с первого раза не все получилось. Не до конца ты прозрел, Гера. Надо повторить. Давай руку.

— И будет еще одно откровение? — настороженно спросил Гридин.

Новых откровений ему почему-то не хотелось. И стало ему вдруг жутко и тоскливо.

— Держись, Гера. — Дмитрий уже занес открытую ладонь над журнальным столиком. — Если хочешь понять до конца, нужно срывать замки. Только сразу руку не отпускай, держи подольше.

«А кто же повесил эти замки? — подумал Гридин, протягивая руку навстречу ладони Дмитрия. — Шаман?…»

Его пальцы коснулись пальцев Дмитрия, он наткнулся на печальный, уже знающий взгляд своей второй ипостаси — и отвел глаза.

И опять его словно ударило током, — но на этот раз он не отдернул руку. И ее старался удержать, и свой собственный рассудок.

Вокруг сгущались тени.

Пятого января, ближе к вечеру, они ехали на дачу к Лешке Волкову. Скорпион вел машину, свою щегольскую «ауди», рядом сидел Костя, а Гридин и еще трое теснились сзади, причем Гридина капитально прижали к дверце — и Никита, и Араб, и, особенно, Винни, были широкими ребятами. В смысле, не только душой широкими, но и телом. Сзади шла вторая машина, тоже битком набитая, а остальные были уже у Лехи, накрывали столы, откупоривали бутылки. Волков решил с размахом отметить свой десятилетний юбилей в «Омеге» («Десяток лет, — а дырок в шкуре нет как нет!» — сочинил Юра Панов), плюс своевременное, перед самым Новым годом, возвращение с безукоризненно выполненного задания. На Шипке все спокойно. Или, скажем, в Багдаде…

Сыпала снежная крупа, асфальт подморозило, но Скорпион был не из тех, кто обращает внимание на такие мелочи. Нет, он особо не гнал, потому что никогда не рисковал попусту, просто был уверен в себе, да и в искусстве вождения мог посоперничать со многими асами. Трафик был гораздо ниже среднего, многие продолжали праздновать приход нового года, но какие-то длинномеры, тянувшиеся в столицу, попадались навстречу чуть ли не через равные интервалы.

Вот впереди показался еще один — и в этот момент в хриплый голос Высоцкого из стереосистемы («И в санях меня галопом повлекут по снегу утром…») вплелся вопль внутренней сирены.