Евгения Федорова - Вселенская пьеса. Дилогия (СИ)

— Я посплю с час, Ванесса. Как раз успею до выхода из подпространственного прыжка.

Я лег на свою кровать, забыв о том, что предоставил каюту капитану Чистильщика и вовсе не должен здесь находиться. Я лежал с закрытыми глазами, вслушиваясь в свое утомленное тело, когда Ванесса встала с кресла у монитора. Я чувствовал на себе ее взгляд, но не хотел даже думать о том, что она замыслила. Когда она легла рядом со мной, я даже не пошевелился. Ее мягкие, чуть влажные волосы коснулись моего лица, и я почувствовал их необычайно притягательный аромат. Так пахли розы в саду после ночного дождя, когда солнце уже плывет по насыщено-синему небосводу в утренние часы лета. Когда воздух уже согрет, но хрустальные капли прошедшей ночи все еще блестят в тени на листьях.

Тогда пахнут розы. Они пахнут теплом и сладковатой негой. На их колких шипах висят капли, делая их опасные стебли сказочными. Бархатистые лепестки словно сделаны из сахара.

Я не шевелился, вдыхая забытый аромат детства. Я вспоминал, как лежал на мокрой траве под ласковыми лучами солнца, как любовался розовыми кустами, которые выращивала моя бабушка. Зеленый газон и цветастый, густой розарий всегда привлекали мое внимание. Сказочная страна со своими опасностями и загадками. Тогда еще совсем ребенок, я залезал в кусты роз, когда бабушка начинала искать меня, и тогда капли падали на голову, скатывались холодными струйками по щекам, норовили пробраться за шиворот рубашки. Это было щекотно и смешно. Мне чудилось, что я моюсь розовым шампунем, и улыбался, глядя, как ходит по саду бабушка, недоумевая. Я никогда не приходил на ее зов — являлся лишь тогда, когда она переставала искать. Выбираясь из когтистых розовых лап, я зачастую рвал одежду и царапал кожу. Я оглядывался на кусты и понимал, что они в одно мгновение утеряли для меня всю притягательность и красоту. Причинив боль, они становились опасными, показывали мне свое истинное лицо. До вечера я ходил и дулся на розы. И на бабушку, которая постоянно упрекала меня, что я неаккуратен. Конечно, она догадывалась, где прячется ее внук, но никогда не показывала виду. Теперь я понимаю ее упреки: бабушке приходилось зашивать мою одежду чуть ли не каждый день, но она лишь грустно качал головой.

«Мальчишка, мальчишка, — говорила она, — куда ты опять залез? Ты снова разорвал рукав, а ведь я только вчера поставила заплатку тебе на локоть…»

Я обижался на бабушку, что она не понимает. Я много раз спрашивал ее о розах, и всякий раз она говорила мне:

«Розы прекрасны, вот почему я ухаживаю за ними».

«Ба, но каждый раз, когда ты поднимаешь вьющиеся плети на шпалеры, твои руки по локоть исцарапаны этими прекрасными растениями. Они не жалеют тебя. Вот чем отвечают они тебе за заботу, за то, что ты подкармливаешь их и подрезаешь, поливаешь и укрываешь на зиму опилками и еловыми ветвями!»

«Так и люди, — улыбалась бабушка грустно, — за добро не всегда платят добром. Гораздо чаще случается наоборот. Ты делаешь добро, но получишь лишь насмешку или издевку. Ты тоже такой. Я каждый день латаю тебе одежду, но вижу на твоем лице лишь обиду».

Я не сразу понял ее, а когда, наконец, сообразил, что она имела в виду, стал снимать рубашку, залезая в кусты роз. Я расцарапывал себе всю спину, но ничего не мог с собой поделать — единственный укромный уголок, созданный мощными метровыми кустами и высокими тонкими плетями манил меня своей загадочностью и ароматом.

Я подрос и перестал лазить внутрь кустов. Я просто перестал там помещаться. Царапины на моем теле затянулись, но я все же жалел, что не могу оказаться у их толстых колючих оснований, не могу смотреть сквозь их неровные листья на небо. Мне так нравились силуэты розовых соцветий на фоне белых, кучерявых облаков!

Потом бабушка умерла. Мне было десять. Наступила осень: пронзительная и холодная, забывшая, что такое бабье лето. Постоянно летели, истрепав усталую листву, косые ледяные дожди и в лужах, тревожимых каплями, отражались силуэты птичьих стай, торопящихся на юг.

С ее уходом умерли и розовые кусты. Никто не укрыл их на зиму, все забыли о существовании участка, затерянного в небольшом поселке, и когда мы с матерью следующей весной приехали туда, нашли лишь черные, вымерзшие и засохшие остовы. Я надеялся, что они отживут, что розы пойдут от корня. Я не стал трогать их и с удивлением обнаружил, что участок без бабушки мгновенно зарос. Исчезли чудесные газоны, дорожки скрылись в крапивных зарослях, деревья стали казаться неухоженными, какими-то неопрятными. То тут, то там они пустили свои отростки, словно намереваясь заполонить всю землю. Пушистая поросль вишен, неровные ряды слив. Все одичало без ее ласковой руки.

Розы не отжили. Они словно больше не хотели жить, словно говорили: «Некому больше нами восхищаться, некому на нас смотреть каждое утро. И ты, маленький мальчик Антоша, который так любил сидеть под нашими листьями, ты тоже изменился. Ты и раньше недолюбливал нас, но наша опасная красота влекла тебя. Теперь ты подрос и способен справиться со своими детскими порывами. Мы больше не нужны тебе».

Они мне были не нужны, но воспоминания по-прежнему жили в моем сердце. Я много натерпелся от прекрасных роз, я узнал, на что способны люди. Моя бабушка была удивительно умной женщиной. Я надеялся, что обладаю ее умом, хотя бы малой ее частичкой. И я лежал, не шевелясь, вспоминая. А когда Ванесса невзначай провела по моей щеке рукой, остался так же глух к ее намекам. Я помнил, на что способна роза, если к ней подойти слишком близко и взять ее в руки. Мои руки давно уже были истерзаны людскими шипами. Зачем было добавлять ненужных ран?

Коротко сработала сигнальная сирена.

— Ворон, вербальное обращение. Докладывай, — я резко сел на кровати.

— Выход из подпространства. Три секунды… две… одна…

Корабль словно изогнулся, на мгновение мне показалось, что я сам скольжу куда-то в пустоте. Заложило уши, я сглотнул.

— Мы находимся на дальней орбите планеты Парлак 13. Космопорт запрашивает наши позывные.

— Дай им ознакомительный пакет информации. Готовь челнок. Корабль останется на орбите.

— Запрос на имя капитана.

Я оглянулся на Ванессу. Она спала или делала вид, что спит. Ее волосы разметались по покрывалу, одна рука безвольно свисала с края кровати. На ее шее, под самой скулой, я заметил прелестное светлое родимое пятно. Испытав мгновение нежности, я заставил себя думать о делах. Торопливо надев черную футболку, обратился к кораблю:

— Ворон, запрос на имя капитана принять готов. Соединяй.

Экран вспыхнул и на мониторе появился лысый маленький мужчина с округлыми щеками, на которых красовалось сразу три больших белых бородавки. У него были крупные глаза, брови казались совсем узкими. Его пухлые губы цвета перезрелой черешни слегка подрагивали, словно он уже шептал про себя речь, которую собирался высказать мне.