Ольга Ларионова - Лунный нетопырь

Паянна бесстрашно ухватила его поперек спинки, точно рака, внимательно оглядела со всех сторон и, непочтительно дунув ему в мордочку, отчего тот судорожно прикрыл глаза передними лапками, поместила его обратно в изножье колыбели, под которую он и заполз, чтобы в присутствии грозной великанши больше оттуда не выползать.

— Ладный шурушетрик, — изрекла она, обтирая руку о свою видавшую виды юбку. — Пока мал, пусть мух да саранчу к мальцу не подпускает. А начнет подрастать, так в загон его, а то, как бы младенчика не заел.

Ардиень испуганно хлопала пушистыми ресницами и от каких бы то ни было объяснений воздерживалась — может быть, надеялась, что эта гостья, так похожая на черного левиафана, здесь ненадолго.

Зато Харров отпрыск, которому свянич нечаянно пощекотал голую пятку, требовательно заорал.

— Чегой-то он? — удивилась Паянна — подзабыла, как видно, отчего дети плачут.

Ардинька, все еще не в силах справиться с оцепенением, в которое ее поверг один вид чудовищной гостьи, беззвучно шевелила своими крупноватыми, мягко говоря, губами; Юрг, наблюдавший эту сцену на случай непредвиденного конфликта, счел возможным пояснить:

— А это у нас по детской песенке: когда едят, они не спят; когда не спят, они едят.

— Во, стервец! — умилилась новоиспеченная нянька. — И давно кормлен?

— Только что… — прошелестела наконец Ардинька.

— Стало быть, питье не по евонному жору. Пошли-ка, рыбонька, покажешь мне, от какой скотинки молоко доено.

Она бесцеремонно пихнула Ардиньку в спину толстым пальцем, больше напоминающим черный огурец, и обе двинулись к выходу из естественного каменного ограждения Бирюзового Дола.

— Эй, кто-нибудь там, проводите!.. — запоздало крикнул командор.

Из привратного кораблика выскочил Борб, бывший сегодня в карауле. Паянна, не умеряя шага, выхватила у него из ножен меч и шагнула в темную дыру прохода. «А на кой ляд нам провожатые!» — донесся оттуда ее трубный бас.

Юрг растерянно повел плечами, но Гуен, не очень-то склонная к умозрительному анализу происходящего, снялась со своего насеста и ринулась следом за ушедшими.

— Слушай, поговорила бы ты со своей протеже, — обратился Юрг к жене, тщетно пытавшейся утихомирить орущего младенца.

— Проте… что?

— Же, вот что. У вас, стало быть, это слово непереводимо? Счастливая цивилизация. Пожалуйста, втолкуй этой бабище, что Ардиень-свет-Алэловна — все-таки королевская дочь, и обзывать ее «рыбонькой»…

— У нас же все ее так втихомолку называют, а Харр, бывало, и прямо в глаза именовал. По-моему, она считала это просто ласковым обращением и на фамильярность глядела сквозь пальчики, как и подобает истинной аристократке.

— Ты что, мое твое величество, не понимаешь? Этим туземцам инопланетным только волю дай, они тут всех обхамят и на шею сядут. С прислугой надо обращаться адекватно.

— Что-что? С прислугой? Откуда такие познания, благородный эрл? Не ты ли мне рассказывал, что у вас на Земле…

— Из художественной литературы. Так что расставим точки над i. Я не могу возражать против того, чтобы она некоторое время помогала тебе и Ардиньке кормить и пеленать нашего скандалиста. Но командовать моими людьми, отбирать их личное оружие…

— Ай-ай-ай, командор, и что же это у тебя за воины, если простая бабуля может у них оружие отобрать? Личное притом.

— Дразнишься?

— В кои-то веки повод появился!

— Ну-ну, отольются кошке мышкины слезки — ты еще с ней наплачешься! — пообещал рассвирепевший супруг.

— Что-то пока я наблюдаю только скупые мужские слезы… Ну, хорошо. Я с воеводшей поговорю, чтобы она распоряжалась только в детской и на кухне — то есть там, где понадобятся женские руки. Согласен?

— Женские руки! Да во всей Вселенной не найдется больше юбки, об которую обтирались бы еще одни такие лапищи!

— Тс-с-с… Они возвращаются.

Обе женщины, так разительно непохожие друг на друга, возникли из воротец, дружелюбно беседуя, как ни в чем не бывало. Командор возвел очи к лазоревым весенним небесам — это ж надо! И на щеках у Паянны уже красовались какие-то белые загогулинки, вроде японских иероглифов — сметаной ее Ардинька разрисовывала, что ли?

— Негоже мальцу молоком от двурогой скотины пробавляться, — безапелляционно изрекла воеводша, останавливаясь перед принцессой в извечной своей позе — уперев кулаки в бока; — сыти недостает. Вели отослать Арду-царевну к батюшке, пусть он спроворит к нашему двору молочную рогатиху поудоистее. А не сумеет, так я сама в его стойлах пошустрю.

Юрг тихонечко застонал.

— И вот еще что, — добавила она, принимая от принцессы темнокожего буяна. — Не сказывала ты, как этою молодца неуемного звать-величать.

— Эзерисом.

Ладно придумано. Светло, солнечно. Эшка, значить. — Похоже, Харров отпрыск стремительно обрастал уменьшительно-ласкательными именами. — Ну, снесу его в постелю. Ты токмо павам своим вели, — черный перст обратился в сторону Фируза с Кукушонком. — Чтобы громко не мяучили.

Она повернулась и размашисто зашагала по трепещущим колокольчикам, которым вряд ли суждено было выжить там, где ступала ее ножища. Мона Сэниа невольно послала дверному люку мысленный приказ распахнуться пошире.

— Забавно… — задумчиво проговорила мона Сэниа, когда они с Юргом остались наконец одни. — Ты слышал — павы. Стало быть, в наших крэгах она не узнала анделисов.

— Их же никто из тихриан практически не видел: днем они в своих загончиках заповедных дрыхнут, а когда дым сигнальный всем тамошним людям спать велит, то возле мертвецов, как падальщики, собираются. И потом, возьми хотя бы Харра — сколько раз он тут на Кукушонка да Фируза глядел, а в стрекозе своей синенькой, которую он из своих кудрей вытряс и пирлюхой назвал, маленького крэга распознать так и не смог.

— И все-таки… Должна бы она что-то почувствовать! Значит, нет у нее никакого колдовского дара. А то я начала это подозревать, глядя на то, как она мгновенно располагает к себе всех окружающих. Вон, гляди, и Ю-ю с Фирюзой на четвереньках за ней ползут — подглядывать. Нет, что ни говори, а теперь мне спокойнее будет улетать на Сваху, оставляя вас всех на ее попечение.

— Я не ослышался? Тебе? Разве сейчас твоя очередь? И потом, оставаться гут нос к носу с этой гиппопотамихой… Да лучше с белой медведицей!

Муж мой, любовь моя, — мона Сэниа сложила руки на груди в молитвенном жесте; — ты смеешься над моими видениями, величая их гаданием на кофейной гуще, но я уверяю тебя: мне вот-вот откроется что-то значительное, что я смогу уловить и понять только там, в тишине и уединении туманной долины. Может быть, мне укажут совсем другое место…

— Сэнни! Одумайся — там нет никого, кто мог бы указывать, иначе я вообще не отпускал бы тебя туда. Я же объяснял тебе: это подсознательные процессы, я ведь тоже в свахейской тишине начинаю так отчетливо слышать свой внутренний голос, словно со мной говорит кто-то посторонний. Я мысленно задаю вопрос — и тут же получаю ответ. Обстановка там такая, к созерцанию собственного пупа располагающая.