Чарльз Ингрид - Пилот Хаоса

– А что с Хатом?

– Он собирается остаться здесь, в школе. Я буду учить его себе на смену.

Палатон не стал скрывать удовольствие – Хат всегда умел общаться с молодыми курсантами. Он осторожно отхлебнул из кружки.

– А я?

– Для тебя оставлен боевой контракт, но не с абдреликами.

Палатон держал кружку у губ, опираясь локтями о поверхность стола.

– Где?

– В отдаленной небольшой системе, вероятно, ты о ней даже не слышал. Это возможность узнать о новом мире и принести ему пользу.

Эхо знакомых слов заставило Палатона замереть, но он скрыл свое удивление.

– Значит, мне скоро придется улетать.

– На отдых у тебя осталось чуть больше недели. Я назначил тебе время для посещения храма – можешь воспользоваться этим, а еще несколько дней посвятить каким-нибудь развлечениям, – на лице Моамеба появилось хитроватое выражение.

Палатон пропустил мимо ушей последние слова. Он сделал большой глоток, и брен обжигающей струей потек по его горлу в желудок, небо ощутило ароматные масла. Он испытал прилив возбуждения и насладился им. Отставив кружку, он спросил:

– На какой срок заключен мой контракт?

– Шесть сезонов по нашему времени, – Моамеб помолчал. – Это война – она может продлиться больше или меньше.

– И я, конечно, буду воевать на стороне славных парней, – сухо заметил Палатон.

Лицо наставника задумчиво сморщилось. – Надеюсь, что да, – ответил Моамеб. – Я действительно на это надеюсь.

Семь шагов через ручей на Скорби представляли собой семь чувств, очищение которых испытывали те, кто посещал храм Вездесущего Бога. Пятью этими чувствами были зрение, слух, вкус, обоняние и осязание, шестым – паранормальные свойства, а седьмым – душа. Все тезары знали, что им не суждено испытать очищение шестого чувства, что как только начинается невропатия, этот процесс становится необратимым, но это не сдерживало религиозного рвения Палатона. Храмовые обряды и возбуждали, и одновременно успокаивали его. Переход через ручей был только одним из немногих ритуалов, а теперь Палатон собрался выполнить все положенные службы в храме.

Храм на территории школы, вероятно, появился здесь еще прежде самой школы, судя по его виду. Он был сложен из гранитных глыб, пригнанных так плотно друг к другу, что между ними не прошло бы и лезвие ножа, однако влажный ветер с плато каким-то образом находил дорогу внутрь. Подземные минеральные источники и естественные грязевые ванны влекли своим теплом, но как только купальщик выходил из их ласковых объятий, ветер уносил это тепло прочь.

За прошедшие четыре дня Палатон успел выполнить все, что требовалось. Он медитировал, постился, совершал омовения, сочинил новую мелодию для линдара, прочитал книгу одного из служителей храма о математическом анализе и сыграл в излюбленную здесь командную игру с мячом, во время которой лишился зуба и вынужден был заменить его, но это было совсем неважно, поскольку именно он забил один из решающих голов. И теперь, когда он был уже полностью готов, он отправился на беседу с Голосами Вездесущего Бога.

В келье храма было полутемно, как и должно быть, и Палатон осторожно вошел туда, пользуясь своим чувством ауры, чтобы отыскать низкие скамьи, выбрать ту, что была ему по вкусу и улечься на нее. Прикосновение скамьи, отполированной телами тех, кто укладывался на нее столетия назад, наполнило его трепетом. Он едва успел принять удобную позу, как по комнате пронесся шепот Голосов, потоком захлестнув его чувства – вот подол одеяния коснулся земли, послышался шорох обуви, разнесся аромат целебного мыла и еле уловимый сладкий запах. Палатон улыбнулся самому себе. У этих Голосов были хорошие зубы, и перед появлением здесь они явно ели сладости.

Голоса Вездесущего Бога помедлили, выбирая удобное положение. Их роль мог выполнять один из послушников или сам Прелат, а также любые другие служители храма. На мгновение Палатона насмешила мысль, не был ли Голосами на сей раз тот самый чоя, который пытался помешать ему забить решающий гол. Походка чоя показалась ему упругой – интересно, от молодости или увлечения атлетикой?

Разумеется, спросить об этом Палатон не мог, да и знал, что ему не ответят. Прошло еще несколько мгновений, и эти мысли улетели, как сухой лист на ветру.

Голоса заговорили – тенор и высокий баритон, их звуки радовали и успокаивали. Голоса прочитали ритуальную молитву, Палатон ответил тем же, и они перешли к обряду Голоса и Слушателя, хотя это название было не совсем точным – Голос отзывался на вопросы Палатона. Ему хотелось поговорить о своей боязни лишиться бахдара, но он не мог этого сделать – несмотря на тайну обряда, об этом случае все равно стало бы известно. Он лежал, томясь неуверенностью. Голоса молчали, а затем осторожно спросили:

– О чем ты думаешь, готовясь ко сну?

Палатон почувствовал, как запылало его лицо, а затем понял, что Голоса спрашивают отнюдь не о его сексуальных фантазиях или желаниях.

– Ты имеешь в виду – когда я хочу, но не могу уснуть?

– Да.

– О чистом полете, – эти слова вырвались у него неожиданно, но Палатон знал, что не кривит душой.

– О чистом полете?

– Да, полете не за плату, не по контракту, без помощи техники.

И без похожего на светильник сияния бахдара.

– Как на планере, или же ты имеешь в виду левитацию?

– Нет, не левитацию, – медленно отозвался Палатон. – Да, я сижу в летательном аппарате, но мне не нужно заботиться о топливе, мне не мешает гул моторов – значит, это не планер. Я управляю им и чувствую его, как вторую кожу. Он не зависит от термальных потоков. Я могу лететь наперерез ветрам, сквозь смерчи, если это понадобится. Но самое удивительное – я знаю, где я нахожусь, куда лечу и зачем. Я знаю, какая судьба меня ждет и каковы будут последствия этого полета.

– Всемогущество? – предположили Голоса.

Такое истолкование вызвало у Палатона прилив беспокойства.

– Пожалуй.

– Или, если не всемогущество, тогда… просветление?

– Да, просветление. – Палатон почувствовал телом скамью и завозился, пристраивая поудобнее бедра и плечи. Он ощущал, как роговой гребень на его голове упирается в стену, смягченный только тонким слоем волос. Незадолго до прихода в храм у него разболелась голова. Боль ушла, а он только теперь заметил это. И он во второй раз повторил: – Да, может быть, просветление.

– Почему же ты стремишься к этому чистому полету?

– Потому что так надо, – ответил Палатон, и был изумлен, услышав нетерпение в собственных словах.

Послышался негромкий шелест, как будто Голоса пристраивали блокнот на коленях.

– Дитя, – вновь заговорили Голоса. – Ты знаешь, чего ищешь?

– Я не ищу, – медленно ответил Палатон, не переставая удивляться самому себе. – Когда я вижу это… – он остановился, припоминая, как приходило к нему видение, – …я чувствую, что уже нашел, что бы это ни было. Я совершенен и чист, потому что исполнил то, что задумал.