Сергей Вольнов - Точка невозвращения

Девушка отвела взгляд от океанической саванны за иллюминатором. Ее спутник с закрытыми глазами, вытянувшись во весь рост и прижав руки к бокам, лежал на диване, в который трансформировалось кресло; казалось, он спал. Пассажирка долго смотрела на него, не двигаясь, затем подняла руку, окольцованную браслетом личного компа, и в полуметре над дистрофическим телом повесила демопроек-цию. Белый прямоугольник размером не больше страницы доисторической бумажной книги. Простые плоские буковки на нем…

– Так говорила Ирина Ухова… – неслышно, одними движениями пухленьких губ молвила девушка. – Она часто писала стихи от имени мужчины. Настоящие творцы лишены половых признаков. Дар божий в душах хранится. Тела – вторичны, и признаки их вторичны…

Ее спутник не двигался и глаз не открывал. Взаправду спал.

– Спи, Солнышко, спи. Отдохни, пока есть возможность… Этот мир никак нельзя было пропустить. Здесь тяшками и не пахнет, здесь же сплошь наши, их нельзя бросать. И здесь ты наконец-то своими глазами увидишь то, что искал… если нас не найдут раньше.

Дорога обегала вокруг огромного континента, пролегая в осевом центре города А-пас А-арох Меод Кулам, он же «Очень Длинная Полоса».

Железнодорожная «кругосветка» началась.

…приключения не заставили себя ждать. Стоило лишь этим двоим пассажирам покинуть девяносто первый карон (он же «вагон») сверхземки на следующей тахане и в сопровождении возгласов Мони-Бени «Ма кара?! Кара машеу?! (Что случилось?! Случилось что-то?!)» устремиться к лифту, ведущему на рампу, то есть эстакаду, надземки. «Шум давар но-раи, хевре, игану! (Ничего страшного, дядюшки, просто мы приехали!)» – на чистейшем космоиврите ответил пассажир, ныряя в толпу, мгновенно образовавшуюся у лифтовых кабинок. Трое малоприметных индивидуумов, высадившихся из девяностого карона, также растворились в ней.

– Ба, знакомые все рожи… – пробормотал долговязый тощий парень; буксируя спутницу, он нахально протискивался к лифтам.

– Ты был бы идеальным шпионом, – сказала она, цепляясь за длинную руку с непомерно раздутым локтевым суставом. – Чуешь преследователей сквозь стены.

– Иногда… Я и так агент, блин. Никак на пенсию не уйду, как ни стараюсь.

– Они точно не догадываются, что замечены?

– Точно. Я укутал нас в плотную завесу. Мы излучаем; стопроцентную радость, мы достигли долгожданной цели…

– Любопытно, из какой конторы эта несвятая троица?

– Не все ли равно? Отрываться один черт надо, кем бы они ни были – иксатыми, торками, копами или местными какими-нибудь… помощниками шерифа.

– Ой, только не шериф! У меня от одного этого слова желудок непроизвольно сокращается…

И они съехали вниз, и пересели в другой поезд. По правилам классического боевика отрываясь от погони, куда эффектнее, было бы перескакивать из состава в состав прямо на ходу, но при всем желании ЭТА дорога не предоставляла ни малейшей возможности совершить подобный трюк. Разве что на встречный, да и то в самом низу, на уровне пасей рокевет (то есть «рельсов») неторопливой наземки… Но зачем, когда имеется великое множество станций и можно ПЕРЕСАЖИВАТЬСЯ?!!

И они энергично передислоцировались с яруса на ярус, будто задались целью во всей полноте насладиться своеобразием здешнего бытия…

Постоянно дующий из степей руах, он же «ветер», звучно гладил гаг («крышу») плацкартного карона надземки. Только здесь его поглаживание было ощутимо. Рокеветы наземки двигались слишком медленно, сверхземка же летала в туннеле из силовых полей.

Они стояли в тамбуре и смотрели в холонот. За стеклопластом был город, очень адекватно получивший свое название. Фасады невысоких домов убегали назад непрерывной полосой. Витрины и вывески магазинов и баров, рекламные панно, входные порталы сливались в нескончаемую пеструю ленту. Люди деловито и праздно сновали по тротуару, вливались и выливались из строений, напоминая колонию общественных энтолоидов. И когда надземка замедлила ход, остановилась и длатот («двери») открылись, они быстро шагнули в открывшийся проем… В холонот («окна») сидячих каронов наземки город был виден еще лучше вплотную. Толпа распалась на отдельные лица, но очень скоро они отвернулись от УЛИЦЫ и принялись разглядывать ту часть толпы, которая очутилась в поездах. Поезд катился по насыпи, остановки следовали одна за другой, аборигены входили и выходили, а эти Двое с живейшим интересом рассматривали их, будто наглядеться не могли… Потом они снова перебрались выше и в ресторане надземки пообедали. Вернулись в наземку, проехали остаток пути до вокзала сверхземки и совершили молниеносный бросок вверх. Но оторваться от преследователей сумели только через несколько тысяч километров и несколько хаотических пересадок – те оказались на редкость упорными и профессиональными. Избавившись наконец-то от соглядатаев, двое пассажиров спустились вниз на лифте и по ступеням мадригот («лестниц») сошли на уровень пешеходного тротуара. Йом, он же «день», заканчивался, и наступала лайла… Хама («светило») Намибия закатывалась, и наступающая ночь сулила относительную прохладу – теперь можно было покинуть кондиционированный микроклимат поездов и прогуляться на своих двоих в макроклимате.

Присоединившись к человечеству и став его частицами, они рука об руку шли по тротуарам, вдыхая ароматы бесконечной Улицы, рассматривая прохожих и впитывая какофонию уличных шумов. Направлялись они на запад, прямо перед ними на край горизонта присело шемеш, оно же «солнце». Казалось, протяни руку – и крупный апельсин солнца ляжет в ладонь, перекатится с края… Высоченный парень это, видимо, понял, потому что он именно это и сделал – остановился, придержал свою миниатюрную партнершу и вытянул руку к светилу.

– Ты хочешь мне его подарить? – спросила она, и он скорее по движению губ догадался, чем услышал, ЧТО.