Ольга Чигиринская - Сердце меча

— Миледи, — сказал мальчик. — Я должен кое-что рассказать.

— Ричард, — она подавила зевок. — Это не может подождать до утра?

— Нет, наверное. Вы меня извините, но завтра мне, может, смелости не хватит…

У нее упало сердце. А что, если…

— Говори, — она пригласила его в каюту и усадила к столу. — Ну, так в чем дело?

Он потрогал языком разбитые губы.

— Мастер Морита… ну, короче, он наврал. Он не слышал и не видел… нас.

У Констанс стало холодно в животе. Да когда же закончится этот кошмар, кому, наконец, верить?

— Ты хочешь сказать, что на самом деле Бет призналась…?

Дик качнул головой и поморщился.

— Нет, миледи. Все было как он рассказывал. Я потому и не спорил тогда, что все было так.

— Но ты же сказал…

— Он соврал, что слышал это. Оно так все и было, честно, но мастер Морита просто догадался, потому что это похоже на жену Потифара и на Федру с Иппоритом…

— Ипполитом, — машинально поправила Констанс. — Что же это получается, Дик?

Он опустил голову, наматывая свои волосы на пальцы.

— Это получается, что он никакой не свидетель. У вас есть только мое слово. Так что вы решайте, кому верить, кому нет. Его в расчет брать нельзя.

— Дик, никакого твоего слова у меня нет. Ты молчал почти все время. Ну, хоть сейчас что-нибудь скажи.

— А что говорить, миледи… Я же не маленький, должен был понимать, чем это кончится. Мы ведь давно встречались — целовались, и все такое. А я вам не сказал, побоялся. Только я, получается, не любил ее, миледи. Я теперь ее не люблю, у меня все пусто внутри — значит, я и тогда ее не любил, а просто… одурел от ласки, как кот. Так что… не пытался я ее изнасиловать. Поколотить — да, хотелось, и я ее толкнул. И кофту порвал, когда удержать хотел, чтобы она не ломилась в двери к Вальдеру, потому что Вальдер… ну, вы сами видите. Я сам во всем виноват — не надо было мне приходить, и с самого начала… не надо было. Так что если вы мне не поверите и меня накажут — это будет только правильно.

Констанс вздохнула.

— Иди спать, — сказала она. — Тебе сейчас нехорошо — дать обезболивающего?

— Спасибо, миледи, — Дик встал. — Я и так засну.

Он вышел, а Констанс осталась сидеть, обхватив голову руками. Ну и дела. Нет, придется еще кое-кого потревожить…

Она убрала волосы в жгут, вышла из каюты, спустилась на этаж ниже и постучалась в дверь каюты, которую занимал бортмех.

— Кто? — раздался изнутри сонный голос.

— Леди Ван-Вальден, — ответила она.

— О, боги…

Внутри завозились, и через минуту Морита открыл дверь — он успел не только надеть брюки и юката, но и сполоснуть рот мятной водой, и сложить постель.

— Я, кажется, знаю, почему вы пришли, — он уступил ей постель, самое удобное сиденье в каюте, а для себя откинул от стены единственный стул. — Это уже не честность, это патология.

— Что вы имеете в виду? — спросила Констанс.

— Ну, нет, против себя я свидетельствовать не обязан даже в инквизиции, — усмехнулся он. — Скажите вы: в чем дело?

— Вы лжесвидетельствовали против Бет.

— Не против Бет, а в пользу мальчика. И если бы не я, его бы, самое меньшее, избили.

— Но если бы сказанное вами не оказалось правдой… Если бы вы ошиблись в своей догадке… То самая черная напраслина оказалась бы возведена на девочку. Мастер Морита, неужели вы и в самом деле настолько ни во что не ставите модифицированных людей, что вам все равно, как их оговаривать?

— Расовая принадлежность тут совершенно ни при чем — к слову, я считаю Элисабет человеком и всегда обращался с ней как с человеком. В данном случае я исходил из совершенно других соображений: из вопроса о том, насколько адекватный вине вред будет причинен в обоих случаях.

— То есть, по-вашему, попытка изнасилования, если бы она действительно имела место, не заслуживала бы сурового наказания?

— Миледи, я не могу считать попыткой изнасилования несостоявшийся секс с девицей, которая сама приглашает юношу на свидание в самом укромном углу корабля — хотя уже выбор места свидетельствует о том, что выбирал не Дик — он бы нашел место получше. По-моему, такая девица прекрасно знает, чего хочет. И, по-моему, смешно делать из этого трагедию. Если Вы верите, что все создал Бог — то и гормоны он создал тоже.

— И ум и совесть, господин Морита. Я знаю вавилонские взгляды на вопросы пола, и нахожу их неправильными.

— Но именно из-за ваших взглядов на нее мог бы пострадать мальчик, который вам так дорог. В Вавилоне никто просто не спросил бы, что делают юноша и девушка вдвоем в уединенном месте. Если им это нравится, почему бы нет?

— Мастер Морита, я не хочу сейчас дискутировать о морали. И не называйте меня «миледи»: вы не мой вассал.

— Прошу прощения, сударыня. Но тогда — зачем вы пришли? Сказать мне — ай-яй-яй, как нехорошо лгать?

— Как ни глупо — узнать наконец правду. Кто-то из дорогих мне людей обошелся с другим дорогим мне человеком скверно. Я пытаюсь понять, что делать.

Моро вытянул губы, поднеся к ним руку — жест старого, давно бросившего курильщика, которому для раздумья требуется хотя бы символическая сигарета. Потом сказал:

— Думаю, вам будет трудно прийти к какому-нибудь решению, которое вас самое устроило бы. Вы требуете от себя и других не чего-нибудь, а совершенства, сударыня. Вам не хочется признавать их нормальными здоровыми подростками, которые только из-за множества комплексов не смогли подарить друг другу немного здоровой радости. И если мне почему-то их жаль, то именно поэтому.

— И вам не жаль того, что тут могло быть нечто намного большее — и не сбылось?

— Нечто большее — у них? Я реалист. Мальчик и девочка принадлежат совершенно разным мирам, они не могли бы жить каждый жизнью другого. Если бы не ваша выдумка с этим полетом, они бы вообще не имели никаких шансов встретиться — хотя и провели, насколько я понимаю, годы отрочества на Мауи. Мальчик — приютский щенок, а девочка — оранжерейный цветочек. В старые добрые довоенные времена у нас праздновали один праздник… На разных планетах его называли по-разному…

— Но суть была одной и той же: в эту ночь у любого мужчины был шанс с любой женщиной. На Мауи эти карнавалы назывались плясками Паре…

— Да, верно… Ах, сударыня, кто не жил там до войны — тот вообще не жил, — Моро улыбнулся своей кошачьей улыбкой. — Нет, боюсь, у меня вы душевного облегчения не найдете. Я просто не вижу проблемы там, где ее видите вы.

— Но почему тогда вы заступились за Дика? Только из милосердия?

— Мальчик спас мне жизнь, когда кос бросился на меня, и, кроме того, он мне просто нравится. Он и вам нравится, иначе вы бы сюда не пришли. Мы оба, каждый на свой лад, беспокоимся за него, верно? Со своим умением ничего не делать наполовину он или станет великим человеком, или попадет в большую беду. А впрочем, почему «или-или»? Это вполне совмещается.