Ольга Чигиринская - Сердце меча

— Мама, — ахнула Бет. — И что же с нами будет?

— Хороший вопрос, — раздался голос сзади. В каюту вошел Морита. — Что же с нами будет теперь, когда весь экипаж героически полег, а на борту есть только два человека, худо-бедно понимающие в астронавигации: мальчик, который слишком молод даже для звания цехового подмастерья, и ваш покорный слуга?

— А вы что-то понимаете в астронавигации? — спросил Гус.

— Представьте себе, да. Строго говоря, я пилот.

— Почему же вы молчали раньше?

— А что бы это мне дало? Я под профессиональным запретом в силу того, что некогда работал для Рива. Властям наплевать, что я ни разу не участвовал в военных действиях против Империи, ни в каком качестве. А место на борту мне было нужно. Маленький блеф, нужда в котором, с учетом обстоятельств, отпала.

Констанс ничего не сказала на это. Она взяла из шкафчика Писание и только тогда ответила Морите:

— Мы сейчас пойдем и помолимся о четырех душах, отошедших к Создателю. Вы можете присоединиться к нам или остаться где хотите. Бет, позови Рэя и семью Аквиласов.

— А кстати, где Дик? — спросил Моро. — Он тоже присоединится к вашей молитве — или занят более важными делами?

— Он в рубке.

Словно в ответ на ее слова загудел лифт.

— Уже нет, — заключил Моро.

Дик натянул сапоги и проверил герметичность стыка. Он не хотел жечь лишние батареи — тем более что не смог бы заменить их в одиночку, если что — и собирался включить силовой экран только в крайнем случае. Поэтому надевал скафандр.

— Я скоро вернусь, Динго, — сказал он. — Честное слово, вернусь.

Кос потерся о его ноги — точнее, о его бедра — и, привстав на задние лапы, просительно заглянул в глаза. А потом наершил шерсть, прижал уши и зарычал так, что Дик сразу понял, кто спускается по аварийной лестнице.

— Сидеть, Динго, — он взял зверя за ошейник, посадил задом на пол и, присев на колено, обхватил обоими руками за плечи. — Сидеть, хороший кос!

Морита открыл дверь и шагнул в палубный коридор. Дальше двери он пройти не решился — чтобы в случае чего быстро захлопнуть ее за собой. Но оперся на косяк с самым непринужденным видом и спросил:

— Что ты рассчитываешь там найти?

Дик не ответил.

— Трупы? — продолжал Моро. — Ты ведь наверняка сканировал пространство. Живых нет.

— Откуда вы знаете?

— Мне, видишь ли, приходилось. Я пилот. Умолчал об этом, когда нанимался.

— Это неважно, — сказал Дик. — Я не могу… — он замолчал, не в силах сформулировать, что же именно он не может. Это сделал за него Моро.

— Не можешь улететь отсюда, не сделав все, что в твоих силах? Воскресить их не в твоих силах, малыш. Даже собрать всю металлическую испарину, в которую превратился вельбот — не в твоих силах. А кстати, ты вообще можешь уйти отсюда? Проложить курс и пройти по нему до следующего сектора?

— Об этом я подумаю завтра, — сказал Дик.

— Господа доминаторы, Бет и гемы собрались в часовне для молитвы. Не желаешь ли присоединиться к ним?

— Передайте им — пусть молятся о том, чтобы я благополучно отыскал уцелевший вельбот.

— Ты сам знаешь, что уцелевших нет. Ты знаешь это лучше меня.

— Мастер Морита, я не могу взять Динго с собой — мне придется отпустить его. Если вы не уйдете сейчас, он может вам навредить.

Моро пожал плечами, вышел из коридора и закрыл за собой дверь. Дик отпустил коса, который все время разговора утробно рычал и топорщил шерсть. Динго немного успокоился.

— Рэй придет за тобой, — сказал ему Дик. — Отдыхай.

Он надел перчатки и плотно их пригнал, проверил стыки, надел шлем. Динго не последовал за ним к переходнику, где искусственная гравитация заканчивалась — он лег возле боксов со скафандрами и прикрыл глаза. Дик подпрыгнул к люку переходника, открыл его и втянул себя внутрь.

Он испытывал не столько скорбь — после той, первой и самой страшной потери сама способность скорбеть у него как будто притупилась — сколько горькую и глухую досаду. Он никогда прежде не сетовал на Бога за погибель своей семьи и родины — смерть невинных в ходе войны всегда и во все времена была делом обычным; тем паче смерть восставших, мучеников свободы. Но гибель экипажа «Паломника» была не мученичеством, а чем-то более страшным в глазах Дика — нелепостью; и, бросая свой вельбот вниз, в завихрения белого звездного тумана, он вопрошал небеса: почему? Как так могло случиться, что весь экипаж, и его самого, охватило это охотничье безумие? Да и не только экипаж — леди Констанс, такую рассудительную и умеренную! Никогда раньше капитан Хару не решился бы атаковать левиафана двумя вельботами с неполным экипажем на каждом — почему, почему, Господи, Ты позволил ему теперь лишиться прежней осторожности? Говорят, что кого Бог желает покарать — того лишает разума — но чем перед Богом провинились эти четверо?

Он не думал сейчас о себе и о той сумасшедшей ответственности, что свалилась на его плечи — он избегал ее подсознательно. Моро был прав: Дик, сканируя пространство в наношлеме, на одном пилотском чувстве, не уловил ничего, ни единого промелька движения, которое можно было бы хоть с натяжкой называть осмысленным. Затихала, дрожа, рябь в темном озере — то остывало облако новорожденной материи, образованной из аннигилировавшего вельбота. Где-то в отдалении угасал шорох драконьих кожистых животов по камням — левиафаны покидали сектор Паруса. И все, и ничего больше, если не считать собственного тихого дыхания — внутренних ритмов «Паломника».

Вельбот погрузился в белую кипень, прозвучал зуммер, сигналящий о повышенном уровне радиации — львиная доля энергии выбросилась в пространство излучением, но какие-то миллионные доли секунды в месте взрыва энергии были слишком много — и почти одновременно с аннигиляцией пошел новый синтез. Если бы на вельботах были полные команды, батареи заменили бы в считанные секунды, а от «плевков» отстреливались из нескольких силовых установок, и даже если бы аннигилировал один вельбот, второй уцелел бы, потому что вовремя сменил бы батареи… Дик попытался выцедить из себя досаду протяжным стоном — все равно его никто не слышал — но это было как выпить воды в жару: минута-другая — и язык снова сухой.

Он кинул взгляд на часы — с начала охоты не прошло и часа. Час назад его друзья жили.

В Синдэне Дик научился не оплакивать чужие смерти — ведь что есть смерть для христианина, как не рождение в новую и вечную жизнь? А кто же плачет в чужой день рождения? Он был согласен с Федоном: теряя друзей, мы оплакиваем собственное лишение — а не их гибель; признавать это — только честно. И сейчас Дик тосковал о несбывшемся: о примирении с Вальдером, о новых шутках и песнях Джеза, о разговорах и поединках с Майлзом, об уроках навигации у капитана Хару…